Посторонние заметки

(под редакцией М. Смирнова)

(Все, написанное здесь, не является автобиографией, а только художественным изложением дневника человека, пожелавшего остаться инкогнито.

Все персонажи вымышлены, а совпадения случайны, за описание исторических событий редактор ответственности не несет, эпитафия принадлежит автору. - Прим. ред.)

Всем тем мальчишкам и девчонкам, чьи

папы были офицерами СА¹.

Где бы вы ни были...

О горах можно говорить много. И все будет правильно, все будет красиво. Но лучше увидеть их. Каждый, увидевший их превращается в другого человека. Иного. Имеет шанс, во всяком случае. Горы создают ощущение уюта. Когда знаешь, что ждет за соседней горой, за следующим ущельем. Тогда Земля превращается в мозаику. Уютную мозаику, каждый кусочек которой нужен и важен. И серебристые ручейки рек, блестящие в ярких лучах жаркого южного солнца. Желто-зеленые горы, где низкорослые хвойные деревья сменяются бледно-желтой выгоревшей травой. Чем ближе к вершине, тем ниже становятся деревья, а внизу, в глубоких ущельях настоящее буйство гигантов. Даже воздух другой. Степной запах сухой травы смешивается с запахом пыли, а еле уловимые ароматы горных кустов и деревьев создают то самое неповторимое звучание, раз ощутив которое, безошибочно понимаешь, что горы - это навсегда. А город, расположенный в горах, красив вдвойне. Великолепный вид на маленькие, будто игрушечные коробочки домов, на зеленую ленту реки, раскинувшейся в середине долины. Когда солнце встает на востоке, рассвет начинается именно с вершин, которые озаряет слабое, еле заметное розовое сияние. И стоя порой рано утром на такой вершине (а он любил вместо школы убегать в горы, благо, его микрорайон находился в предгорьях, а не в долине) чувствуешь, как теплые лучи утреннего солнца касаются тебя, прогоняя остатки зябкой утренней дремоты. Как усиливается движение птичек, кузнечиков и разной другой живности. Как ветерок с соседних гор скользит у тебя по лицу, мягкий, теплый, унося со склонов остатки утренней росы. А внизу еще дремлет город. Там еще виднеются клочья ночного тумана, там преобладают оттенки серого. Серо-зеленая река, светло серые дома, темно серые деревья. Но солнце постепенно спускается вниз и здесь на вершине становится жарко. Время идти. Макс любил в детстве вставать рано утром даже во время каникул и бегать по горам вблизи части. Причина была насквозь детской, мальчишеской даже - по утрам часто можно было найти стреляные гильзы вблизи местного полигона. А что нужно мальчишке? Десяток железных трубочек калибра 7,62 или 5,45. Чтобы потом, играя с такими, как он, ребятишками в школе гордо менять их на "самые-самые главные" вещи. Ведь "вещи" (это игрушки разные) были у всех, а гильзы у немногих, у кого "папа - офицер". И никто не мог подумать, что всего через несколько лет гильз будет едва ли не больше чем камней, что красивые и грозные танки, стоявшие в части, будут валяться по обочинам грязные, черные и искореженные. Что "папа-офицер" сменит красивый мундир с блестящими звездочками на погонах на бесформенный камуфляж, а автомат, подержать который в руках было праздником для каждого мальчишки и привилегией "военной" детворы, автомат займет свое место в зале, в углу, возле секции. Что привычная улыбка взрослых на КПП сменится хмурым взглядом поверх мешков с песком, и вместо: "Заходи, в столовой тебя заждались уже" будет: "Быстро домой, и не выходить, а не то...". Это было странное время, когда детские мечты об "автомате с гранатами дома" о том, чтобы "папа на танке домой приехал, во все обзавидуются!", все это вдруг стало явью.

Он нервно передернул плечами, стремясь избавиться от наплывающего потока воспоминаний, и прищурившись от яркого солнца, начал спускаться с горы, на которой наблюдал восход солнца, как и тогда, "много лет назад". Город изменился. Но изменился и он сам. Это был странный мир, в котором до боли знакомые улицы вдруг оживали, но лишь на миг. А потом они снова превращались в "просто похожие". Но уже не те. Он подошел к первым домам, панельным девятиэтажкам бывшего военного городка и услышал звуки пианино из открытого окна. Что-то ритмичное и современное, скорее всего, по радио. Солнце уже светило вовсю, и его яркий поток затопил асфальт между домами, ослепительно блестел в окнах, наводил на мысль, что наступает обычная здесь дневная жара. Чувство дежавю пришло вновь. Сочетание пианино и солнца неожиданно напомнило ему о девушке из школы. Ее звали Света, она прекрасно играла на пианино. Для десятиклассницы, конечно. Он навсегда запомнил ее Go west, композицию, которую она играючи исполняла на дребезжащем пианино в актовом зале. Он полюбил до обожания эту песню, когда увидел клип. Тот, где улыбающиеся люди с красным флагом шли навстречу своим американским собратьям, где пели про мир, в котором все вместе, "конец зимних дней", где гордые звуки только ушедшего гимна звучали органично и необидно. А она звонким голосом пела эту песню, и, конечно же, доля любви и почитания приходилась на нее. Позднее, она рассказала, что научилась так играть в ГСВГ², откуда перевелся ее папа, и он как-то по взрослому всерьез пожалел, что такая девушка переехала из страны, где играют Go west, в раздираемый войной и нищетой край. Он так и не узнал, куда она уехала, просто исчезнув для него где-то в России, как и многие другие ребята и девчонки тех, "военных" времен. В свой бывший дом он заходил всего раз, и больше не хотел, слишком "накрыли" его воспоминания, когда он увидел на стене подъезда, на побелке: "В. Цой Кино" - надпись, которую он много лет назад сделал здесь, и которая так и осталась. Как и множество других "автографов" давно исчезнувших в просторах "Бывшего" друзей. А он вдруг с удивлением обнаружил, что до сих пор помнит каждую квартиру, каждый адрес в этом подъезде, да и во всем районе, везде, где жили его приятели. Что, поднявшись на несколько этажей выше, он попадет к квартире его "лучшего друга" Сереги, во всяком случае, 10-летним парнем он думал именно так. Очень взрослого, аж "семнадцати лет". Но, тем не менее, учившего его основам модного тогда каратэ. Он усмехнулся про себя, представив, как бы удивился улыбчивый и всегда веселый Серега, узнав, что его маленький ученик сам стал тренером по этому "немодному" уже боевому искусству. Когда тот уезжал, он подарил Сереге свой самый лучший подарок - гранату РГД42. Серегин папа был врачом армейского госпиталя, и с оружием не ходил, поэтому гранаты у него не было. А его папа-артиллерист после каждой командировки привозил гранаты и патроны, которые вскоре уносил на склад, но часть из них пополняла "коллекцию" его тайника новыми экземплярами. Поначалу он никак не мог понять, почему папа после "командировки" чистил и перебирал свой "Макаров", требуя от него принести все украденные патроны. "А куда ты те девал, ведь у тебя свои были" - сердито восклицал он. "Подарить попросили" неизменно отвечал отец. Много позже, уже взрослым, он начал расспрашивать отца о тех "командировках". Но "батя", видимо, похоронил в себе все "личные" воспоминания, отделываясь короткими фразами, да и то неохотно. Конечно, прошлое видится лучше, чем настоящее, выучившись и повзрослев, начинаешь лучше понимать те события, кусочек которых переживал лично, но...

Но ощущение той эпохи передать уже практически не возможно. Его можно воскресить для себя, да и то ненадолго. Да и испытывать нервы получается все реже, слишком быстро привыкают. Как сказал когда-то в школе седенький ветеран, улыбнувшись на град вопросов, которые обрушили на него восторженные мальчишки-пионеры: "О войне, сколько не рассказывай, все равно главное словами не передать". Не один год прошел, и он, уже студент столичного вуза, купил на книжном развале книгу "Сломанный меч империи" и удивился: до чего же совпали сценарии развала Союза в самых разных его уголках (автор был из Средней Азии). Подкрепляя изученное основами экономики и геополитики, истории и философии, он открывал заново те события. Многое, удивлявшее его в детстве, теперь выяснилось. Например, почему в разгар уличных боев, когда он, со школьным портфелем, старался прошмыгнуть мышонком мимо центра города, где не останавливалось метро и шли уличные бои за Дом Правительства (это здание все еще украшал изрешеченный пулями советский герб), почему-то в это время на соседней улице работали кафе и молодые люди и девушки пили свежесваренный кофе. И можно было запросто сменить запах пороха, пыли, вырванной пулями зелени на кофейный аромат. А громыхание выстрелов на местный джаз.

Он вспомнил свои первые лекции по макроэкономике, когда за ночь прочитал только что полученный учебник - так интересно было расставить многие вопросы по местам. В том далеком уже 92-м году граждане огромной страны, скорее всего, рассмеялись бы, скажи им, что большинство живущих в "бывшем", после всех передряг, окажутся отброшены назад и, самое печальное, что для многих уже не будет шанса вернуться даже не к лучшему, нет, но хотя бы к прежнему миру. В столицах этот процесс был и остается не столь заметен, на периферии он просто бросается в глаза. Если говорить о последствиях, они стали наиболее заметны в тех республиках, экономика которых была связана с остальными. И узкая специализация, дававшая стабильный доход в Союзе, неожиданно обернулась разгромом и превратилась в слабое место. Основной причиной, по всей видимости, было то, что на мировом рынке уже были и хлопок, и шерсть, и вино, и мандарины, и остальные "титульные" товары. А неразвитость инфраструктуры, отсутствие в большинстве случаев бывших советских партнеров, да и откровенно демпинговая политика конкурентов, которые, естественно, не хотели терять ни старые, ни новые, "восточные" рынки, все это привело к тому, что большинство "хай-тек" отраслей превратились в руины, причем и в буквальном смысле тоже.

Но все это было потом, когда слово "знать" заменило слово "быть". Он тихо спускался в город, погруженный в воспоминания, молчаливый и грустный. Горячий воздух уже вовсю разносился ветром с вершин вниз по улицам, шумели машины, город жил как мог, как получалось, оставляя без внимания глупые мечты так и не выросшего мальчишки. На какое-то время местность вокруг превратилась просто в "новый незнакомый" город. Приминая желтую, пожухлую траву, он пошел напрямик к своему новому жилищу. В запасе было немного времени до отъезда. На свидание с морем. "Ведь там, на небесах, только и разговоров, что о море", - повторил он запомнившуюся фразу из "Достучаться до небес". Впереди был нагретый солнцем до марева асфальт привокзальной площади, привычная уже толчея возле поезда, купе, в котором можно, наконец, перевести дух от жары. Любой город, находящийся недалеко от Ближнего Востока и имеющий мало-мальски длительную историю, оказывался в плену этих небольших базарчиков, смешения языков, людского гама и мельтешения, запаха специй и пота. Поэтому вокзал не особо изменился - тот же базар рядом, та же суета.

"Снова поезд, и близнецы-рельсы куда-то ведут", - пришли на ум слова песни, едва поезд тронулся. Сколько раз он сидел вот так же перед толстым вагонным стеклом и смотрел на уходящий перрон? Сто, двести? Менялись города, страны, но главное оставалось. Ощущение "другого" мира, к которому чуть прикоснулся, покидая. А память услужливо разворачивала вереницы образов. Вот этот край 88-го. Вот 90-го. Вот 95-го. Перемены не пришли сразу. Долгое время реализм уже ушедшей "советской" эпохи вмешивался в причудливый "новый реализм" "постсоветской". В итоге получался почему-то сюрреализм. Учебник по истории СССР и эхо выстрелов, прыгающее по горам ночью. Звездолеты, гиперпространственные прыжки и электричество на 2 часа в сутки. "Что делать?" на уроке литературы и солдаты в бронежилетах в школьном автобусе. Постепенно первого становилось все меньше, а второго все больше. Когда все закончилось, от "пережитков прошлого" уже ничего не осталось. Правда, и военное время ушло. Надолго ли? Он ехал сквозь горы к морю. А по сторонам проплывали заводы. Вернее, то, что от них сейчас осталось. Огромные и не очень бетонные корпуса, у многих осыпалась крыша. Под жарким солнцем тихо распадаются по кирпичам заборы. Здесь почти все заборы из камня. Самый доступный материал. От железной дороги к заводам иногда отходят ржавые рельсы. Вообще, такое количество заводов, построенных возле железной дороги, объясняется просто: в горах очень тяжело строить дороги и часто проще построить завод рядом с готовой трассой, чем вести новую ветку. Иногда нет-нет, да и мелькнут куски мозаик, лозунгов и прочих памятников ушедшей эпохи. Появляется рядом с поездом шоссе. Глядя на горы, что постоянно сопровождают поезд, нельзя было не удивляться, сколько труда было вложено, чтобы проложить все эти дороги, построить заводы. Которые теперь заброшены. Вопрос "Правильно ли это?" здесь просто ни к чему. А вот сделанные выводы будут вполне своевременны.

Он чуть задумался, вспоминая цифры статистики. Что осталось теперь? Аграрный сектор, причем в некоторых республиках он даже развился, что, впрочем, неудивительно - питаться населению в любом случае необходимо. Импорт и сфера услуг. Первое, потому что "свято место пусто не бывает", и решили проблему насыщения, то есть "потребительского" интереса самым простым способом. Сфера услуг не могла не развиться в условиях, когда появились излишки капитала. Все эти электроника, молекулярная биология, и прочие многоуровневые "хайтек"-сектора (многоуровневые - потому что связаны с множеством более простых, "нижних", без которых существовать не могут) оказались разрушены. Специалисты? Те, кому повезло, работают сейчас в Силиконовой долине. А кому не повезло, продают компьютеры. Или пылесосы. Или что-нибудь еще. Он был готов поспорить, что в этом поезде из всех пассажиров, у кого есть работа и кому за 25-30, будет один-два, кто работает по специальности. И тут же улыбнулся своим размышлениям: "экспериментатор, как будто в Москве не напрактиковался". В худшем варианте, если продавать нечего, - выращивают кукурузу с картошкой. Новых специалистов уже не будет. Потому что 80% институтов превратились в заграничные, а специалисты из своих 20% тоже разбежались кто куда, справедливо полагая, что на госдотации даже умереть нормально у них не получится, на похороны не хватит. Ему вспомнились горькие усмешки вузовских преподавателей, когда он сгоряча начал расспрашивать их о научных лабараториях, о заказах на исследования. Все решило отсутствие спроса. Редкие фанатики оказались не в счет. Крах экономики, произошедший во всех республиках Союза, не мог не ударить по культуре, по науке. И если с культурой еще как-то удается держаться, поскольку она все же связана со сферой услуг, то с наукой пришлось распрощаться. Когда подготовка специалиста, например, по авиадвигателям не окупается экономически, он становится работником нижележащей отрасли, иногда даже самой примитивной. Если, конечно, не смотается "за бугор". Он вспомнил ту золотую мечту многих в начале 90-х, когда мечту о коммунизме молодежь заменила мечтой о капитализме. Но с таким же, "золотым" оттенком идеала. Быть может, потребность возраста? И отправлялся такой искатель приключений за своим Граалем. Но отрезвление наступило позже. А для родины любой результат эмигранта был все равно плохим. Ведь в случае удачи в поисках своего "Грааля" вырастивший его универ ничего все равно не получит. В итоге получалась грустная статистика, когда путем нехитрых условно-арифметических комбинаций получалось, что 10 "условных" выпускников дадут пару эмигрантов, тех, кто выдержал конкуренцию "там", 4 продавца-консультанта в офис или на толкучку, благо, техническое образование позволяет, трех работников сферы услуг - барменов, охранников и т.п., и одного безработного. В лучшем случае он станет чернорабочим, в худшем - бомжем. Он грустно усмехнулся этому историческому парадоксу, вспомнив бомжа, интересно беседовавшего с ним в подмосковной электричке о литературе, оказавшегося к тому же любителем Достоевского - ну где еще такое встретишь?

Из памяти выплывал и более близкий пример - знакомый пилот-инструктор, специалист высочайшего класса из одной "южной" республики Союза. Он после развала Союза, а как следствие - ДОСААФа, работал грузчиком, и видел полеты, без которых он, романтик неба, просто не мог жить, лишь во сне. Да, конечно, все это частные примеры, быть может, многие скажут, что тот, кто хочет, все равно найдет. И правда, этот летчик тоже в итоге нашел, но, увы, уже не высший пилотаж. А что стало с теми, кто не нашел? Сколько судеб оказались в болоте, обреченными на банальное выживание? И сколько талантов ушло безвозвратно, не дав миру ничего, кроме простого существования?

Макс меланхолично глядел в окно на бесконечные горы и вспоминал обстоятельства знакомства с местными пилотами. Знакомства, которое не могло не состояться. Порой оно казалось ему, человеку несуеверному, каким-то мистическим Знаком Судьбы. Еще только увидев самолет, пролетевший на малой высоте над пляжем, он понял, что хочет их найти. Тех, кто летает. Может, сказались воспоминания о собственном, "парашютном" опыте. "Если ты однажды почувствовал радость неба, то это навсегда". Может, подсознательное стремление к "активному отдыху", а не к бессмысленному лежанию на пляже, "чтоб загореть" и красоваться потом, по возвращении. А вскоре он увидел на набережной невысокого парня в голубой тельняшке. Наверно, десантной тельняшкой не удивишь никого в Москве или Питере, но здесь... Конечно же, не подойти он не мог. Вот так и познакомились. Потом, на аэродроме познакомился с пилотами. "Твой дом там, где твое сердце". И вот он едва ли не каждый день отправлялся туда, на заброшенный аэродром в 5 км от города. И, сидя в купе поезда, он знал наверняка, что на следующее утро так же, как и год назад, прошлепает кедами по разбитой дороге и ступит на заросшие травой плиты старого ДОССАФовского аэродрома. Аэродрома, который тихо умирал без самолетов, без белых куполов парашютов. Но вот среди разрушенных ангаров, среди куч бетона и камней, что были раньше зданиями, появились несколько самолетов. Единственный аэроклуб на всю страну, всего пять или шесть легких поршневых машин. Но их хватило, чтобы аэродром ожил.

Поезд медленно останавливался, дергаясь и скрипя. Выйдя из тамбура, и вынырнув из водоворота объятий и поцелуев, Макс перекинул сумку через плечо и зашагал мимо пальм. По мощеному белыми плитками тротуару. Такие тротуарные плитки были в моде, кажется, еще в 30-е годы. Ощущение "приключения" охватило его, делая похожим на героев Сартра. Побросать вещи и пойти поздороваться с морем. Каждый раз, приезжая к морю, он сидел с закрытыми глазами на пляже и слушал. Как и 20 лет назад, как и 10. Он приезжал слабым и сильным, глупым и умным, а море было все таким же. Оно как-то добродушно шумело ему, и будто бы улыбалось, дескать, я единственная постоянная величина, а ты постоянно другой, каждый год, каждый месяц. Даже каждый день. Посмотри на себя. На маленького мальчика, что строил танчики из песка на пляже и играл в Курскую дугу. На юношу, что, глядя на звездное небо, считал метеориты и загадывал, что вот упадет еще три, и сбудется желание. А третий метеорит все не падал, и парень извелся весь, устав ждать. Но упрямо ждал. И дождался таки короткого росчерка в небе, получив хороший урок терпения. Подумай над этим, но не задумывайся надолго, ибо век твой короток. И увидь самого себя лишь для того, чтобы почувствовать, куда ты идешь. А вечность слушай в моем прибое. Но недолго, ведь твое оружие дела, только так ты поспоришь со временем. Во всяком случае, можешь попробовать...

Вечерело, когда он завершил "церемониальную часть", поздоровавшись со всеми. Он шел маленькими улочками к морю, слушая звуки телевизоров в домах с открытыми окнами, гам ребятни во дворах, лай собак. Здесь был частный сектор, множество одно- и двухэтажных зданий с буйными садами вокруг и ажурными оградами. Он приостановился, оглянувшись на боковую улочку. Точно, именно по этой улочке они шли втроем. Соседские ребята, которые случайно увидели, как он отрабатывал на берегу комплексы из каратэ. И подошли, сначала один, потом второй. Как оказалось, один тоже занимался каратэ, "Кекусинкаем", а другой учил когда-то тхэквондо. Поскольку стили были совершенно разные, а сами они были далеко не мастера, то каждому нашлось, чем удивить другого. В итоге целые дни они стали проводить втроем. В юности люди быстро сходятся, а когда встречаются три "благородных воина", то такой команде просто нельзя без подвигов. Сам того не ожидая, Макс оказался посвящен в личные тайны каждого. У тхэквондиста была симпатия, к которой он ходил под окно чуть ли не каждый вечер. Классическая ситуация средневекового романа, ее папа на улицу не отпускал. А кто постоит на "стреме"? Конечно, друзья. Второй парень рассказал ему красивую историю, как проиграл финальный бой на соревнованиях, лишь только для того, чтобы девчонка его соперника перестала плакать. Вернее всего, он приукрасил эту историю, но "благородство" было уместным в их компании. Макс встретил каждого пару лет назад. Парень-каратист работал на железной дороге простым рабочим. О тренировках он давно забыл, потому что пенсия матери была около 10 долларов, а отец болел и не мог работать. Он стоял в грязной спецодежде и молчал, боясь протянуть запачканную гудроном руку, хотя Макс и пытался изо всех сил показать, что дружба все та же, что все нормально. Тогда Макс как-то особенно остро почувствовал, что зря он пришел. Что вместо того, чтобы подбодрить парня, он словно испачкал его красивую мечту - воспоминание. И свою погубил тоже, наивно полагая, что жизнь лишь поднимает людей, и продвигает их вверх, к мечтам. А второй его друг продержался целых два года. Макс даже боялся думать, чего ему это стоило, заниматься тхэквондо после тяжелой физической работы, растягиваться, делать шпагат, по-прежнему мечтая, что вот поедет он в столицу, и станет тренером. Окончит Институт физкультуры, а там и в Корею махнет, к старым мастерам. Два года он тренировался один на берегу. А потом устал, просто устал идти против течения. Ведь работал он в охране, находясь по 12 часов на ногах. Теперь вряд ли он будет учиться на тренера.

Дни сменяли друг друга, менялись люди на побережье, а горы и море по-прежнему оставались с ним. В них было очень сложно разочароваться, они не могли сломаться, как ломались люди и их мечты. Они могли быть вызовом, а могли - мудрым собеседником. Могли показать вершины собственного духа, а могли - тысячелетнее равнодушие. А люди... С ними было сложнее. Культурная катастрофа выбила из них желание побеждать, бороться за свою мечту. Они упустили этот пласт знаний. Да, тот самый, который заставляет человека сжимать зубы и поступать "из принципа". Или, по-другому, создавали морально-мотивационный контур личности. То, что отличает человека от животных и заставляет бороться "за други своя". Да и сама наука тоже упала. Образование превратилось в фарс, когда вопрос трудоустройства оказался важнее профессиональных знаний. А для различных "инженерных" профессий даже до вопроса трудоустройства не дошло. Заводы закрылись. Конечно, какой-то сектор образования существенно развился. Юриспруденция, например, или экономика. И даже купить-продать важно правильно уметь, это тоже прогресс. В самом деле, это заслуживает уважения, тем более что многие друзья Макса действительно стали мастерами этого дела, превратив ремесло в искусство. Но вот только почему эти сектора, которые должны, по идее, обслуживать остальную экономику, в итоге оказались единственными востребованными? И если в России, стране, обладающей всеми ресурсами, этот парадокс оказался не столь заметен (хотя, с точки зрения экономической, весь оставшийся "хайтек" стал на 90% убыточен, сейчас, по крайней мере), то в республиках бывшего Союза это просто приобрело трагикомические черты. "Я спешу засмеяться, чтобы мне не пришлось заплакать..." Пример союзных республик - это наглядный пример, до чего доходит в итоге страна, лишенная серьезных связей, не выходящая на международный рынок, а выброшенная в него. Такие нюансы постсоветского пространства, как политическая обстановка, гипертрофированный национализм и сепаратизм, отнюдь не добавляли оптимизма. "Неужели вы верите в эти сказки? - В хорошие нет, а в плохие сколько угодно", как говорил один из героев Тарковского. Причем, как ни грустно это звучит, но опыт увиденного почему-то настойчиво просил примерить его на самой России. Ведь если принципы развала были одинаковы для всех, то и финал самой России будет таким же, как здесь?

"Здесь я видел, что, может быть, будет, с Москвой, с Украиной, Уралом", пришли из глубин памяти известные строчки. Библиотеки, закрытые навсегда. Народ, разбегающийся из Москвы, Питера, других городов. Детишек, в срочном порядке учащих английский. Бывших учителей, которые с извиняющейся улыбкой торгуют на базаре. Охранников - бывших военных пилотов, ракетчиков, моряков, что по вечерам рассказывают про рывки в стратосферу, про кругосветки. Музыкантов, которые заправляют машины, а по вечерам дома при свете керосинки пытаются заставить окоченевшие без тепла пальцы пробежать по клавишам пианино. Чтоб вспомнить давно забытое. Художников, волочащихся за каждым иностранцем и заискивающе упрашивающих купить хоть что-нибудь, например, вот эту, "под Дали". А над всем этим диктор давиться от счастья, что новый стиральный порошок на 10% больше за ту же цену. И рассказывает о "вкусе свободы", который можно почувствовать, лишь выпив "кока-колы".

Неделю спустя ему снова захотелось поразмышлять о парадоксе под названием "человечество". Видимо, мозги устали от отдыха и напомнили о себе, заставив хозяина ощущать себя посторонним среди пляжной суеты. Макс вытянул ноги на крупном черном песке пляжа и задумался. Когда-то реклама была для него просто одним из явных признаков деградации, но не самым важным, так сказать, следствием, а не причиной. Да, использование однозначно положительных образов для создания покупательского интереса, было вполне понятным. Использование подсознательных рефлексов "хорошо-плохо" для привязывания к ним продаваемого продукта можно было предвидеть. Ведь если цивилизация главным критерием успеха сделала умение зарабатывать, то использование любых средств оправдывалось целью. И неважно, что программа в большинстве случаев была примитивнейшей и понятной любому доморощенному психологу. Важно было то, что деваться от этого было некуда. Управляй мечтой? - так это "Тойота", Невозможное возможно? - "Адидас". И таких примеров - море. В итоге значительная часть программировалась примитивнейшим образом, а незначительная получала стойкую шизофрению, каждый раз раздражаясь от примитивных воздействий. Но привязка положительных образов и символов, формировавшихся тысячелетия в человеческом обществе, не могла оставаться без последствий при грубом вмешательстве. Пусть и подкрепленном необходимостью выживания.

Именно поэтому большинство жителей бывшего Союза оказались в своеобразной психологической клетке, когда они подсознательно продолжают хотеть увидеть поступательное развитие мира, а вместо этого сталкиваются с ежедневной примитивной программой выживания. Макс подумал, что отсюда и появился этот обруганный неоднократно феномен компьютерных игр, когда его знакомый, бородатый солидный дядька, в жизни среднестатистический "высокооплачиваемый сотрудник крупной компании", идет на виртуальном фрегате навстречу солнцу по виртуальному морю. Хотя уже давно вживую не то что моря, озера не видел. Или среднестатистическая "госпожа финансовый директор", еще одна его знакомая, создавшая виртуальную семью, покупает и обустраивает свой особняк, размышляя, чем бы его украсить, в реальности лишь кликая мышкой по монитору. Макс поморщился, вспоминая столичные дебаты о так называемом "феномене яппи". И почувствовал, что и сам в какой-то мере сбежал сюда, на пустынный отдаленный пляж вдалеке от города. От рекламы, от звонков, от надоедливых людей, разбивающих жизнь на мелочи и не понимающих, как это можно жить без планов, без схем. Даже отдыхающих запланировано на модных курортах. А компьютерные игры лишь пример, следствие, а не причина. Вполне положительный механизм, который, как и все в окружающем гротескном мире вышел из-под контроля. И стал еще одним наркотиком. Макс улыбнулся, подумав, что именно так и начинается шизофрения: сначала ты отказываешься от реальности мира, затем создаешь свой, и все, гудбай. "Здравствуйте, доктор, я хочу рассказать вам правду о вас и о мире. Вы даже не удивились? Ах, вам уже рассказывали".

Примеров социальной транквилизации можно приводить много, но не в этом суть. Вопрос, уже давно занимавший Макса, был в другом: захочет ли человек оставаться на том уровне виртуального бытия или использует подвернувшийся шанс, несмотря ни на что? Напрашивается однозначный и субъективный вопрос: можно ли человека столкнуть в скотство, и захочет ли он там остаться, если появится шанс? Все ли потеряно для нынешних постсоветских пространств и их травмированных граждан? Или нужно ждать, просто ждать смены поколений, которые не будут стремиться к прошлому столь сильно, как нынешние? А может, имеет смысл использовать те идеальные психоконструкции, что были приобретены многими из "рожденных в СССР"? Скорее, даже не имеет смысл, а настоятельно требуется использовать? Ведь обращение к Темной стороне уже превысило все мыслимые пределы, вызвав неизбежный коллапс общества.

Несколько недель спустя он снова забрел на этот отдаленный от города пляж. Единственным напоминанием о людях здесь был мусор, выбрасываемый десятками штормов на берег. Подбирать его было некому. Потребность самоанализа уже давно превратилась в ежедневную рутину, вроде умывания. "Только вместо чистки зубов я чищу мозги", - усмехнулся он. Макс посмотрел на чаек, безбоязненно летающих над диким пляжем, и медленно поднялся. Было очень жарко, и лёгкая потребность искупаться превратилась в настоятельную необходимость. Проблема заключалась в тех самых "цивилизационных" рамках: купание предполагало наличие определенного минимума специальной одежды, которого он, гуляющий по 20 километров в день, просто не брал с собой. "Как хорошо время от времени избавляться от контроля общества", - подумал Макс, оглядываясь. Вода оказалась холодной для нагретого солнцем тела и он, поплескавшись немного, вылез. Морской ветер, овевающий мокрую кожу, создавал странное ощущение куска льда в пустыне. Вокруг черный горячий песок, а ему холодно. Одеваясь, он подумал о том, что не стоит торопиться с практической проверкой его теории о добром и злом в каждом человеке. Он давно уже почерпнул в мудрой восточной философии важный постулат: торопливость лишь увеличивает число ошибок. Посему просто делай так, как нравиться. И твое "чи" наградит тебя спокойствием спящего Будды.

В оставшуюся неделю отдыха он успел облазить несколько крепостей, в том числе одну дохристианской эпохи. Никакого музейного комплекса здесь не создавали, и поэтому получалось именно "лазить", а не исследовать. Макс пожалел в который раз, что не археолог. Ведь здесь действительно не два-три замшелых городища нашей эры, как раскапывали в Московской области, а десятки памятников другой, гораздо более ранней эпохи. Или христианские церкви начала нашей эры, которые теоретически вполне могли основать сами апостолы? В эту неделю он все-таки нашел для себя ответ на свои невозможные вопросы. Добившись тем самым своеобразной практической проверки своей теории. Именно поэтому, уезжая, он глядел на зеленые субтропические заросли вокруг дороги и едва заметно улыбался. А в памяти вновь и вновь проходили события нескольких последних дней перед отъездом.

Тот день Макс запомнил на всю жизнь. Видимо, склонность к поиску чего-то, к этому "шилу" в известном месте, породила в нем какую-то мистическую способность находить не совсем обычные вещи и ситуации. Теперь тоже. Увидел с отдаленного пляжа остатки пионерского лагеря, мозаики с пионерами, кораблями и прочими атрибутами счастливого детства. Надо сфотографировать. А если подошел, как тут не посмотреть? Так он и оказался в этом Богом забытом пионерском лагере. Вернее, в том, что от него осталось. Мозаики на зданиях, рисунки внутри. С пионерами в национальных костюмах всех народов (там даже мексиканец был в сомбреро и с красным галстуком). Ракета, летящая к звездам с гордым красным флагом. Ну и прочее, прочее. Постепенно, просматривая рисунки, Макс увлекся и поднялся на второй этаж ДК. И вот там увидел ЭТО. Небольшая комната. Пол комнаты сплошь усыпан книгами. Часть потоптана, разбросана, порвана. Позднее, когда исследовал внимательнее, обнаружил, что некоторые еще и мокрые от дождя, попадающего через оконные проемы (окна давно украли). И тут еще, как назло, сверху горы книг лежит "Честное слово". Одна из его любимых книг времен октябрятского детства. Та самая, где парень дал честное слово, что не уйдет с какого-то поста (а играли в "войнушку"). Все поиграли-поиграли и разошлись, а он остался. Ведь дал честное слово. Наивная книжка с высот нашего времени, наверно. Но детская наивность здесь мастерски подкреплялась уроком принципиальности. Может, так было и в Союзе? Все поиграли-поиграли, да и разбежались по уютным домам, а кто-то остался на "посту". Ведь когда-то давал честное слово, глядя на Т-34 на постаменте, и невдомек было маленькому, что у других это игра такая... А Макс стоял в разграбленном ДК, смотрел на потоптанные книжки и почему-то тоже не мог уйти. Словно не было дома, где его ждут, и эти книжки кто-то стал бы читать здесь, где в школы ходят со своими дровами, а русский язык давно упразднен за ненадобностью. Ведь культура, как ни крути, нужна либо фанатикам идеи, как было, например, в Ленинграде 42-го, либо сытым, свободным от работы людям. И в Москву эти книжки забрать бы не получилось (он улыбнулся даже при мысли об этом). Но... Не понятно почему, но именно в тот момент ему вспомнились слова из "Часа Быка" Ефремова: "Тупость никогда не должна торжествовать, ведь последствия неизменно будут плохими"³. Странное это было ощущение. Будто он вернулся в родной Рим, разграбленный варварами. Время как-то странно остановилось, и у него не было уютных пляжей, баров-ресторанов на всем побережье и приятелей, всего того, что обычно ищут на курортах. Словно он оказался в другом мире вне времени, где Расул Гамзатов и Георгий Леонидзе, Станислав Грибанов и Николай Островский были, а остальное нет. Где Марина Цветаева с полуразорванной мокрой книжки (про Пушкина, как ни странно) смотрела на него, и Макс все никак не мог отвернуться и уйти, словно искал оправдания и был в чем-то виноват. Уйти, когда, как он думал, никто ничего уже не смог бы решить, доказать что-то. Когда сама история уже сказала свое слово, оставив на побережье одного из 10, кто еще умеет читать по-русски, и одного из пяти, кто на ломаном русском что-то может говорить. И ладно бы на "общесоветском", но ведь и на родном языке очень немногие читают, за месяц отдыха здесь он беседовал со многими о литературе, искусстве и других "интересных вещах". Максу тогда вспомнилась та же картина из недавних походов, снова это чувство дежавю. Чернобыль, брошенный город Припять. Тот самый, где есть радиация, и город стал призраком. Люди все бросили в далеком теперь 86-м. Там тоже были разбросаны книжки вроде этих. Но там радиация, а здесь? Ради чего здесь это сделали? Там убили город, но люди остались, некоторые даже стали Людьми, а здесь убили целую страну. Из огромного количества людей, которые могли стать личностями, остались единицы. Своеобразный Чернобыль в душах, когда культуру съело банальное выживание. Когда в библиотеке поломали полки, чтобы были дрова, а книжки просто выбросили. Когда все металлические предметы в пансионатах и домах отдыха посрезали, даже перила. Зачем? Чтобы на металлолом продать в соседнюю страну и купить покушать. В пионерлагере разобрали двери-стекла, даже паркет на дрова, он потом понял. А книги бросили, потому как читать не умеют. И даже не понимают того, что без тонкого слоя, что делает людей подлинно людьми, без культуры, эта страна еще долго не сможет развиться во что-нибудь серьезное. А жизнь... Да, конечно, она продолжится. Выросшие без книг дети, возможно, даже не поймут, что они потеряли. И будут дальше учить "полезные" им английский и компьютер. Читать книги? Ну, учебники там, словари всякие. Будут тусоваться, слушать местных реперов, попсу, смотреть футбол. Более "продвинутые" займутся спортом, будут слушать рок и даже читать книжки. Но вот русский им придется открывать для себя заново. Так же примерно, как сейчас английский. Со словарями, с ошибками. А вот основная масса нынешних "взрослых" будет обреченно зарабатывать деньги и бороться за выживание. А там, где вопрос "жить или не жить?", там читать уже не важно. И поэтому целое поколение или два будут выброшены из исторического процесса. Немного, с точки зрения истории, но очень много для конкретной страны в условиях повсеместного наступления MTV и прочих радостей "нового образа жизни". Более того, ситуация усугубилась политикой. Да, вполне понятно, что национальная элита, пришедшая на смену советскому строю, не могла эксплуатировать прежний, "советский" образ. Поэтому использовала национальную идею. Но вот язык то тут при чем? Чем Лермонтов с Булгаковым провинились? Или книга Чиковани (в ней были интересные истории о Грузии) с пыльным отпечатком чьего-то ботинка на обложке? А "Вий" на "ридной мове" тоже оказался не нужен?

Через пару дней, когда Макс спросил сторожей (формальных, конечно, что сторожить в разбитом пионерлагере, где уже красть нечего?), почему за книгами не смотрят, один важно заявил ему, поправляя бэйджик, что это макулатура времен коммунистов, и никому они не нужны. Именно тогда Максу впервые в жизни страстно захотел испытать на человеке все самые калечащие и мучительные приемы, что изучал когда-то в каратэ. И самое что интересное, насладиться их эффектом с тонкостью опытного садиста. Странно, но охранник моментально заткнулся, видимо, он не вписывался в "стандартную ситуацию", а может, с лицом что-то не так было. Но "ненависть, гнев и ярость ведут на темную сторону Силы, и, раз ступив на этот Путь, ты уже не сможешь остановиться", - так говорил мудрый наставник джедаев в одном известном фильме и был чертовски прав, ушастый. И тогда Макс куском смолы с развалившейся крыши написал в просторном когда-то холле ДК пионерлагеря на стене. Слова, когда-то запавшие ему в душу в Чернобыле, тоже написанные в брошенном доме на стене, он повторил их, объединяя два таких разных и таких похожих места. И пионеры с потрескавшихся фресок остались смотреть на надпись "Прости нас, СССР!", странно похожую эпитафию для этого мертвого лагеря. Просто Чернобыль и Чернобыль людских душ. В них обоих не смогут жить люди. Но если первый уже закончился, то второй еще только начинается.

По всей видимости, Макс так и думал бы с грустью, что это "принцип", его "честное слово", если бы не появились такие же. Что было для него удивительно, из местных, и не из числа редких "интеллектуалов"-фанатиков культуры. Парень, отвечавший за сохранность этих зданий (тоже формально, конечно же) оказался "знакомый знакомых Макса, а значит брат" (в "южных" республиках такая вот сложная система связей). Он поехал с Максом выговаривать охране этих умирающих зданий за разгильдяйство и заодно помог вывезти несколько сот книг (сколько в машину поместилось). Попутно Максу удалось еще и мораль прочитать этим малограмотным молодым парням, которые теперь, увы, и составляют 80% активного населения (с вариациями, разумеется). Как ни странно, один из парней понял, что Макс хотел сказать про это все безобразие. Остальные приняли его за проверяющего-ревизора (смешно получилось, оказывается, купили эти здания ребята из Казахстана, язык общения - русский), проверяющего, который нашел недостатки в системе охраны, но не в "кризисе культуры". А тот с извиняющейся улыбкой все пытался на убогом русском сказать, что хотел в школе учиться, да закрыли ее в его селе, а к власти пришли "фашисты" (это слово в его исполнении Максу показалось звучащим с тем же значением, что было в 41-м году), его родители даже платить хотели, чтобы учительница "общесоветскому" языку научила, а она уехала. После этого парень, начальник охраны, помогал выгрузить ему книги и, аккуратно складывая их стопками, бережно расправлял помятые листы. Две книги Макс ему подарил: Дон Кихота на его родном и фотоальбом про африканских зверей ("дочка пускай изучает", - улыбнулся он). Остальные были на русском. Когда они прощались, Макс внимательно посмотрел в глаза, пытаясь понять, была ли эта помощь простым желанием избавиться от "странного" столичного типа, увидеть хотя бы искру иронии или добродушной, но все же насмешки. Но нет, он смотрел серьезно, а когда Макс сказал на прощание, что история расставит все по местам и когда-нибудь эти книги займут свое место во вновь открытой библиотеке, в его глазах мелькнула грусть, надежда, благодарность и что-то еще, что-то вроде той обреченной уверенности, что была в нем самом: "А как же иначе?"

Август-октябрь 2006г.

1. Советской Армии (наверное, это нужно было уточнить для молодого поколения).

2. Группа Советских Войск в Германии.

3. Точная цитата: "Тупость никогда не должна торжествовать - последствия неизменно бывают плохими".