Ладакх, апрель-май 2017
Наталия Зубченко – фотографии и подборка цитат из «Лезвия бритвы»
«Монастырь Чертен-Дзон прилепился к вершине горы, как гнездо сказочной птицы. Но гора эта, надменно и недосягаемо поднявшаяся над мокрой и сумрачной глубиной долины, была лишь ничтожным холмиком, затерявшимся между подлинными владыками Каракорума, исполинским полукольцом охватившими долину реки Нубра с северо-запада, как ряд закрывающих небо каменных уступов. Над ними возвышался гигант Каракорума не меньше чем в двадцать пять тысяч футов вышины. Его ледниковое ожерелье и снежная корона отсюда не были даже видны, слишком низок был уровень горы, стоявшей вплотную к этому царю Гималайских гор. Зато на западе, прямо перед монастырем, отделённый глубокой пропастью, в которой тонуло его необъятное основание, высился во всем своем великолепии Хатха-Бхоти».
Долина Нубра:
Дискит-Гомпа:
«В прозрачном воздухе высокогорья глаза различали каждый выступ на обнажённом склоне чугунного цвета. Этот склон уходил далеко в чистейшее небо, но ещё выше, ещё отдалённее сияли снега притупленной вершины. Отражая лучи высокого солнца, передавая всему окружающему его светоносную силу, полчище горных вершин парило в бесконечных просторах, наполненных искрящимся чистым сиянием. Ослепительная белая заря вечных снегов поднималась в небо, и тем унылее казались серые кручи подножий и тёмные ущелья».
Долина Нубра, Каракорум:
«На юго-запад и юг, за Ладакхским хребтом, горы постепенно спускались к цветущим долинам Кашмира. Там под скатами деодаровых рощ росли бесконечные фруктовые сады, прозрачные зеленоватые озёра были окаймлены плавучими полями, усеянными кроваво-красными помидорами».
По направлению к долинам Кашмира:
«Холодная суровость гор подбодряла людей. Не ограничиваясь своими бытовыми постройками и бросая вызов каменной пустыне, человек повсюду воздвигал монастыри, кумирни – чортен, устанавливал мачты со знамёнами и хвостами яков, а то и просто лоскутками, так же гордо реющими на ветру, громоздил кучи камней – круглые обо и продолговатые мани-валле, на каждом перевале и у каждого жилья».
Монастырь Ламаюру:
Монастырь Базго:
Перевал перед озером Пангонг, 4500 м.:
Перевал 5300 м.:
«Вдоль больших караванных троп мани-валле обкладывались кусками гранита или песчаника, на которых тщательно высеченные тибетские буквы повторяли одну и ту же священную формулу: «Ом мани падме хум». Сотни таких камней, нередко с буквами, раскрашенными яркими уставными цветами – белым, синим, красным, жёлтым, – создавали незабываемую картину, и у художника дух захватывало от гордости за человека, неукротимо, везде и под любым предлогом стремящегося утвердить себя с помощью искусства».
Камни:
«Камни, крупные и мелкие, серые, коричневые, красные, отражались в первозданно чистой воде маленьких холодных озёр. Хаос обтертых глыб загромождал русла мелких речек, которые замерзали ночью и только к середине дня возобновляли свой бег, с неизбежностью судьбы устремляясь вниз, к Инду, и в нем – к океану, как к прообразу нирваны, исчезновения всех тягот и тревог жизни».
Инд:
«Постепенно Рамамурти акклиматизировался на каракорумских высотах и тогда начал постигать возвышающую душу и отдаляющую от мира красоту Хималайи – царства вечных снегов. Ему казалось, что сердце налилось холодной жидкостью, стало прозрачным и твёрдым, как хрустальная чаша. Между его прошлой жизнью, все краски и впечатления которой он любил так, как только может любить художник, и этим миром неизменной ясности и холодных красок не было связи!
Недоступные, сверкающие вершины были полны грозного покоя».
«Художник делался частицей огромного мира вечных снегов. И все его переживания становились как бы космически большими и ясными. Теряли своё значение тайные и неясные движения души. Они становились простыми переливами света и теней, красок и отблесков, отражёнными, отброшенными, не принятыми в себя, подобно солнечным лучам на белых коронах гор».
Мульбек:
«Солнце в Гималаях заходит быстро. Обряд едва успел закончиться, как в ущельях стало темно. Снежные короны сияли по-прежнему, алея в закатных лучах. Чёрные острые клинья теней быстро взбегали по ложбинам и промоинам каменных круч.
Снежные вершины оторвались от своих почерневших оснований. Залитые неизвестно откуда исходившим красновато-золотым светом, они ещё более отдалились от тёмного мира низких ущелий, перевалов и человеческих жилищ. Невозможно прекрасная гора, беспощадная, сверкающая, неожиданная, немилосердно крутая, вонзённая в глубину неба».
«Вот для чего я провожу время от времени свой отпуск в Гималаях, – тихо сказал Витаркананда.»
«Не зови меня лебедем неба – это неприятно мне. И не только потому, что я не заслуживаю такого высокого звания. Люди, остановившиеся на пути, чувствуют довольство достигнутым. Тогда неизбежно родится ощущение, что ты выше других, а оно ведет к жажде поклонения. Идущий же должен всегда видеть себя со стороны, взвешивать, понимать всё ничтожество достигнутого, всю необъятность мира и прошедших времен. Из этого возникает не детская застенчивость, а неизбежная скромность».
Монастырь Дискит, рассвет:
«Высокие стены монастыря казались железными. Ни одного огонька не светилось в стенах этой твердыни, вознесённой на вершину горы».
«Гуру умолк. Они подошли к высоким воротам монастыря. От ручья доносились звонки маленьких молитвенных мельниц. Оборот колеса, отмечаемый звонком, означал, что написанная на нём молитва прочитана».
«Витаркананда встал и перегнулся через парапет башни, чтобы рассмотреть далеко внизу долину Нубры. Даярам не пошевелился».
Дискит, рассвет:
«Тёмно-серые стены внезапно вставали сквозь белёсую, розовую вверху мглу на поворотах ущелья. Художнику казалось, что его привели в заколдованную страну, спрятанную под гигантским покровом».
Вид на долину Нубра из монастыря Дискит:
