Поэзия в творчестве Ивана Ефремова
Никита Брагин
Много раз было сказано о том, что стихи, выйдя из-под пера, родившись, начинают жить самостоятельной жизнью, словно зёрна, рассеянные по земле и прорастающие новыми колосьями. Часто такое прорастание происходит на страницах книг – и это, вероятно, одна из лучших судеб настоящих стихов, ведь это свидетельство их прочтения. Не только в прошлом и настоящем, но и в будущем.
Литературное творчество Ивана Антоновича Ефремова (19
07–1972), выдающегося учёного, палеонтолога и геолога, и замечательного писателя, сосредоточено в области научной фантастики и исторической прозы. Стихи Иван Антонович, скорее всего, не сочинял, во всяком случае, стихотворных публикаций у него не было. Но можно с уверенностью сказать, что Ефремов был человеком не только любящим, но и хорошо знающим русскую и мировую поэзию. В пользу этого говорит множество цитат и упоминаний, содержащихся в рассказах и романах. Об этом же говорят следующие слова, вложенные писателем в уста героини его романа «Час Быка» Фай Родис: «Из тех времён я больше всего ценю русскую поэзию! Она мне кажется наиболее глубокой, мужественной и человечной среди поэтического наследия всего тогдашнего мира».
Если обратиться к биографии Ефремова, моряка и первопроходца, учёного и писателя, реалиста и, одновременно, романтика, то любовь его к стихам представляется совершенно естественной и даже неизбежной, более того, внутренне присущей этому человеку. Он с детства увлекался книгами, с ранней юности – наукой, в молодости ему пришлось сделать выбор между профессиями моряка и учёного (Ефремов в течение нескольких навигаций был штурманом
1 , но интерес к геологии и палеонтологии оказался сильнее любви к морю). В начале 30-х годов Иван Ефремов работал несколько сезонов на будущей трассе БАМа (его уже тогда проектировали, а перед строительством нужны были геологические работы). Стране тогда не хватало специалистов, но Ефремов, практически самоучка в этой сложной области, обладал редкой энергией и жаждой знания, да и организаторские способности были у него незаурядные. Сначала он побывал на востоке, в районе озера Эворон, а потом в центральной части будущей трассы, на Становом хребте, у Тынды, на реке Токко. Впечатления тех лет остались в его рассказе «Голец Подлунный». Там Ефремов делает фантастическое допущение, и герои рассказа находят в одной из пещер среди льдистых скал закованного зимой горного кряжа наскальные рисунки, изображающие африканских животных, слонов и носорогов, и охотников за ними, добравшихся до Восточной Сибири во время межледниковой эпохи.
Ещё с детских лет я безотчетно любил Африку. Детские впечатления от книг о путешествиях с приключениями сменились в юности более зрелой мечтой о малоисследованном Чёрном материке, полном загадок. Я мечтал о залитых солнцем саваннах с широкими кронами одиноких деревьев, о громадных озёрах, о таинственных лесах Кении, о сухих плоскогорьях Южной Африки. Позднее, как географ и археолог, я видел в Африке колыбель человечества – ту страну, откуда первые люди проникли в северные страны вместе с потоком переселявшихся на север животных. Интерес учёного ещё более укрепил юношеские мечты о душе Африки – о могучей, всё побеждающей древней жизни, разлившейся по просторам высоких плоскогорий, водам мощных рек, по овеваемым ветрами побережьям, открытым двум океанам...
Мне не пришлось осуществить свою мечту и стать исследователем Чёрного материка. Моя северная родина по необъятности не уступала Африке, а неизученных мест в ней было не меньше. И я сделался сибирским путешественником и попал под очарование беспредельных безлюдных просторов Севера. Только изредка, когда тело уставало от холода, а душа – от хмурой и суровой природы, меня охватывала тоска по Африке, такой интересной, манящей и недоступной...
Нетрудно вспомнить, кто из русских поэтов создал образ Африки в нашей литературе, принёс её жаркое дыхание к холодным колоннадам Петербурга. Николай Гумилёв, романтик, путешественник и воин, вероятно, был любимым поэтом Ивана Ефремова. Во всяком случае, цитаты из Гумилёва встречались мне особенно часто. Так уже в начале романа «Час Быка» эпиграфом к главе 2 стоит цитата из поэмы «Открытие Америки»:
Двадцать дней, как плыли каравеллы,
Встречных волн проламывая грудь.
Двадцать дней, как компасные стрелы
Вместо карт указывали путь.
Эта поэма звучит и потом, в десятой главе того же романа:
Она постаралась поэтичнее передать тормансианам стихотворение древнего русского поэта. «Голодом и страстью всемогущей все больны – летящий и бегущий, плавающий в черной глубине…» И певучую концовку: «И отсталых подгоняет вновь плетью боли голод и любовь!
Вспомним это место подробнее:
И струится, и поёт по венам
Радостно бушующая кровь.
Нет конца обетам и изменам,
Нет конца весёлым переменам,
И отсталых подгоняют вновь
Плетью боли Голод и Любовь.
Дикий зверь бежит из пущей в пущи,
Краб ползёт на берег при луне,
И блуждает ястреб в вышине,—
Голодом и Страстью всемогущей
Все больны — летящий и бегущий,
Плавающий в черной глубине.
Ранее, в шестой главе «Часа Быка» Ефремов даёт жёстокую цитату из Маяковского (поэма «150 миллионов»):
Пули погуще по оробелым, в гущу бегущим грянь, парабеллум!
И противоположностью ей звучит последняя строфа прекрасного стихотворения Гумилёва:
Земля, оставь шутить со мною, Одежды нищенские сбрось,
И стань, как ты и есть, – звездою, Огнем пронизанной насквозь!
Оглушительный свист и вой, будто вспышка атомного пламени, взвились следом, и музыка оборвалась.
– Что это было? Откуда? – задыхаясь, спросила Чеди.
– «Прощание с планетой скорби и гнева», пятый период ЭРМ. Стихи более древние, и я подозреваю, что поэт некогда вложил в них иной, лирический, смысл. Желание полного уничтожения неудавшейся жизни на планете...
Стихотворение Гумилёва стоит привести полностью, особенно из-за упомянутого Ефремовым «лирического смысла»:
Так вот и вся она, природа,
Которой дух не признаёт,
Вот луг, где сладкий запах меда
Смешался с запахом болот;
Да ветра дикая заплачка,
Как отдаленный вой волков;
Да под сосной кудрявой скачка
Каких-то пегих облаков.
Я вижу тени и обличья,
Я вижу, гневом обуян,
Лишь скудное многоразличье
Творцом просыпанных семян.
Земля, к чему шутить со мною:
Одежды нищенские сбрось,
И стань, как ты и есть, звездою,
Огнем пронизанной насквозь!
Еще одно стихотворение Гумилева можно встретить, если вернуться к десятой главе «Часа Быка»:
«Временами не справясь с тоскою и не в силах смотреть и дышать», Чеди отправлялась бродить, минуя маленькие скверы и убогие площади, стремясь выбраться в парк.
Цитата взята из самого начала стихотворения:
Девочка
Временами не справясь с тоскою,
И не в силах смотреть и дышать
Я, глаза закрывая рукою,
О тебе начинаю мечтать.
Не о девушке тонкой и томной,
Как тебя увидали бы все,
А о девочке милой и скромной,
Наклоненной над книжкой Мюссе.
День, когда ты узнала впервые,
Что есть Индия, чудо чудес,
Что есть тигры и пальмы святые —
Для меня этот день не исчез.
Иногда ты смотрела на море,
А над морем вставала гроза,
И совсем настоящее горе
Застилало слезами глаза.
Почему по прибрежьям безмолвным
Не взноситься дворцам золотым?
Почему по светящимся волнам
Не приходит к тебе серафим?
И я знаю, что в детской постели
Не спалось вечерами тебе,
Сердце билось, и взоры блестели,
О большой ты мечтала судьбе.
Утонув с головой в одеяле,
Ты хотела быть солнца светлей,
Чтобы люди тебя называли
Счастьем, лучшей надеждой своей.
Этот мир не слукавил с тобою,
Ты внезапно прорезала тьму,
Ты явилась слепящей звездою,
Хоть не всем, только мне одному.
Но теперь ты не та, ты забыла
Всё, чем в детстве ты думала стать.
Где надежды? Весь мир — как могила.
Счастье где? Я не в силах дышать.
И, таинственный твой собеседник,
Вот, я душу мою отдаю
За твой маленький детский передник,
За разбитую куклу твою.
Совершенно иной Гумилёв, неожиданно опровергающий шаблонное восприятие поэта... Это стихотворение ещё раз возникает в сюжете романа, словно отражение, воплощаясь в любви землянина Вин Норина и тормансианки Сю-Те. Тонкие параллели можно увидеть в следующих цитатах:
Вир Норин не шевелился, странный ком стоял у него в горле. Если сон, навеянный его мыслями, был для Сю-Те невозможной мечтой, то как ещё мало любви растворено в океане повседневной жизни Торманса, в котором проживет свою коротенькую жизнь это чистое существо, будто перенесённое сюда с Земли! Мысль, давно мучившая его, сделалась невыносимой. Он медленно взял руку тормансианки и стал целовать коротко остриженные ноготки с белыми точками. Как и сплетения синих жилок на теле, и легко красневшие белки глаз, это были следы не замеченного в детстве нездоровья, плохого питания, трудной жизни матери. Сю-Те, не просыпаясь, улыбнулась, крепко смежив ресницы. Удивительно, как на бедной почве здесь вырастают такие цветы! Разрушена семья, создавшая человека из дикого зверя, воспитавшая в нём всё лучшее, неустанно оборонявшая его от суровости природы. И без семьи, без материнского воспитания возникают такие люди, как Сю-Те!
Печаль все сильнее завладевала Вир Норином – ощущение тупика, из которого он, бывалый, высоко тренированный психически путешественник, не видел выхода. Его привязанность к маленькой Сю-Те превратилась неожиданно и могуче в любовь, обогащённую нежной жалостью такой силы, какую он и не подозревал в себе. Жалость для воспитанного в счастье отдачи землянина неизбежно вызывала стремление к безграничному самопожертвованию.
Близок к поэзии Гумилёва и вот этот эпизод:
«Молитва о пуле», – сказала Веда, и её низкий сильный голос наполнил большую комнату дворца.
Обращение к какому-то богу с мольбой о ниспослании гибели в бою, потому что в жизни для человека уже более ничего не оставалось.
– «Смертельную пулю пошли мне навстречу, ведь благодать безмерна твоя», – повторила Чеди. – Как могло общество довести человека, видимо, спокойного и храброго, до молитвы о пуле?
Здесь Ефремов цитирует две строчки стихотворения неизвестного автора, судя по всему, русского офицера – из числа тех, что встретили трагический 1917 год. Это стихотворение, конечно, никогда не публиковалось в СССР.
Молитва офицера
Христос всеблагий, всесвятый, бесконечный,
Услыши молитву мою.
Услыши меня, мой заступник предвечный,
Пошли мне погибель в бою...
Смертельную пулю пошли мне навстречу, –
Ведь благость безмерна Твоя.
Скорее пошли мне кровавую сечу,
Чтоб в ней успокоился я...
В этом горестном стихотворении, написанном не поэтом, но воином, написанном в страшные дни 1917 года, когда рушилась страна, и когда бунтующая русская армия направила оружие на своих офицеров, отразилась и судьба России, и судьба Николая Гумилёва, которому было суждено погибнуть через несколько лет – от смертельной пули, летящей навстречу... Через всё свое творчество Ефремов пронес образы поэзии Гумилёва – спокойное мужество перед надвигающейся бурей, жажда познания и открытия, любовь к бескрайней красоте мира, трепетная нежность к Женщине...
Звучат у Ефремова голоса и других поэтов Серебряного века. В одном из эпизодов первых глав «Часа Быка» разговор о полёте по грани между Миром-Шакти и Антимиром-Тамасом (здесь Ефремов использует термины индуистской философии – Шакти – природа, а Тамас – невежество) достигает кульминации с цитатой из стихотворения Валерия Брюсова (Ефремов приводит две последние строфы):
Февраль
Свежей и светлой прохладой
Веет в лицо мне февраль.
Новых желаний – не надо,
Прошлого счастья – не жаль.
Нежно-жемчужные дали
Чуть орумянил закат.
Как в саркофаге, печали
В сладком бесстрастии спят.
Нет, не укор, не предвестье
Эти святые часы!
Тихо пришли в равновесье
Зыбкого сердца весы.
Миг между светом и тенью,
День меж зимой и весной,
Весь подчиняюсь движенью
Песни, плывущей со мной!
В этом романе, конечно, есть и цитаты из Максимилиана Волошина. Их просто не могло не быть. Ефремов пишет в 9 главе: «Сбывались слова древнего поэта, желавшего человеку быть «простым, как ветер, неистощимым, как море, и насыщенным памятью, как Земля». Надо помнить, что Иван Ефремов был учёным-палеонтологом, и для него «память Земли» живая, плотью ощущаемая метафора, понимаемая как былая жизнь, запечатлённая в камне, как след минувшего на страницах природы. Надо сказать, что эта тема – древности, памяти, чувства земли, генетического родства с предками – одна из важнейших в творчестве Волошина. Вот как она звучит в знаменитом стихотворении «Дом поэта»:
Доселе грезят берега мои
Смолёные ахейские ладьи,
И мёртвых кличет голос Одиссея,
И киммерийская глухая мгла
На всех путях и долах залегла,
Провалами беспамятства чернея.
Наносы рек на сажень глубины
Насыщены камнями, черепками,
Могильниками, пеплом, костяками.
В одно русло дождями сметены
И грубые обжиги неолита,
И скорлупа милетских тонких ваз,
И позвонки каких-то пришлых рас,
Чей облик стерт, а имя позабыто.
И далее:
Мой кров — убог. И времена — суровы.
Но полки книг возносятся стеной.
Тут по ночам беседуют со мной
Историки, поэты, богословы.
И здесь — их голос, властный, как орган,
Глухую речь и самый тихий шёпот
Не заглушит ни зимний ураган,
Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.
Мои ж уста давно замкнуты... Пусть!
Почётней быть твердимым наизусть
И списываться тайно и украдкой,
При жизни быть не книгой, а тетрадкой.
И, наконец, в финале:
Ветшают дни, проходит человек.
Но небо и земля — извечно те же.
Поэтому живи текущим днём.
Благослови свой синий окоём.
Будь прост, как ветр, неистощим, как море,
И памятью насыщен, как земля.
Люби далёкий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни всех веков и рас
Живёт в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
Позже, в главе 10 того же романа появляется еще одна цитата:
«О, эти сны о небе золотистом, о пристани крылатых кораблей!» – вспомнила Родис стихи древнего поэта России: больше всего любила она русскую поэзию того времени за чистоту и верность человеку.
Вот полный текст стихотворения Волошина:
Священных стран
Вечерние экстазы.
Сверканье лат
Поверженного Дня!
В волнах шафран,
Колышутся топазы,
Разлит закат
Озёрами огня.
Как волоса,
Волокна тонких дымов,
Припав к земле,
Синеют, лиловеют,
И паруса,
Что крылья серафимов,
В закатной мгле
Над морем пламенеют.
Излом волны
Сияет аметистом,
Струистыми
Смарагдами огней…
О, эти сны
О небе золотистом!
О, пристани
Крылатых кораблей!..
Ещё одна цитата из Волошина есть в романе «Туманность Андромеды», в главе 5. Судя по тексту, действие происходит в Крыму, недалеко от подножия Карадага, где на горе Кучук-Енишар находится могила поэта:
– Я задержался наверху. – Рен Боз показал на каменистый склон. – Там древняя могила.
– В ней похоронен знаменитый поэт очень древних времён, – заметила Веда.
– Там высечена надпись, вот она, – физик раскрыл листок металла, провёл по нему короткой линейкой, и на матовой поверхности выступили четыре ряда синих значков.
– О, это европейские буквы – письменные знаки, употреблявшиеся до введения всемирного линейного алфавита! Они нелепой формы, унаследованной от пиктограмм ещё большей древности. Но этот язык мне знаком.
– Так читайте, Веда!
– Несколько минут тишины! – потребовала она, и все послушно уселись на камнях.
Веда Конг стала читать:
Гаснут во времени, тонут в пространстве Мысли, событья, мечты, корабли...
Я ж уношу в своё странствие странствий Лучшее из наваждений Земли!..
– Это великолепно! – Эвда Наль поднялась на колени. – Современный поэт не сказал бы ярче про мощь времени. Хотелось бы знать, какое из наваждений Земли он считал лучшим и унёс с собой в предсмертных мыслях?
Полностью это стихотворение звучит так:
Выйди на кровлю. Склонись на четыре
Стороны света, простёрши ладонь...
Солнце... Вода... Облака... Огонь... —
Всё, что есть прекрасного в мире...
Факел косматый в шафранном тумане...
Влажной парчою расплёсканный луч...
К небу из пены простёртые длани...
Облачных грамот закатный сургуч...
Гаснут во времени, тонут в пространстве
Мысли, событья, мечты, корабли...
Я ж уношу в своё странствие странствий
Лучшее из наваждений земли...
Нужно добавить – это стихотворение написано Волошиным в последние годы жизни
2 , и в нём – прощание с красотой мира... Именно это и выражено в словах «какое из наваждений Земли он считал лучшим и унёс с собой».
Наше путешествие вслед за Поэзией будет неполным, если мы не придем к одной из важнейших тем Ивана Ефремова – теме Женщины. И здесь показательны цитаты, звучащие в романе «Лезвие бритвы»:
Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут,
Если узнаешь, что лук Эроса не был тугим...
Это стихи Софии Парнок (18
85–1933), в которых выражено чувство уже уходящей в прошлое утраченной любви:
Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут,
Если узнаешь, что лук Эроса не был тугим,
Что нецелованный рот не твоим лобзаньем раздвинут,
И, несговорчив с тобой, алый уступчив с другим,
Если в пустыню сады преобразила утрата, —
Пальцем рассеянным всё ж лирные струны задень:
В горести вспомни, поэт, ты слова латинского брата:
«Все же промчится скорей песней обманутый день».
Другие цитаты взяты из стихов Марии Шкапской (18
91–1952):
– Женская интуиция и есть инстинктивная оценка мудростью опыта прошлых поколений, потому что у женщины её больше, чем у мужчины. Это тоже понятно почему – она отвечает за двоих. Но вернемся к Шкапской. Я бы сказал, она отличается научно верным изображением связи поколений, отражения прошлого в настоящем. Как это у неё:
Долгая, трудная, тяжкая лестница,
Многое множество, тьмущая тьма!
Вся я из вас, не уйдешь, не открестишься, —
Крепкая сложена плотью тюрьма...
– Одно из лучших, – обрадовалась Сима. – Но мне больше нравится гордое, помните:
Но каждое дитя, что в нас под сердцем дышит,
Стать может голосом и судною трубой!
Привожу полностью текст обоих стихотворений:
Деды дедов моих, прадеды прадедов,
Сколько же было вас прежде меня?
Сколько на плоть мою вами затрачено
С древних времён и до этого дня?
Длинная, трудная, тяжкая лестница,
Многое множество, тьмущая тьма, –
Вся я из вас – не уйдёшь, не открестишься,
Крепкая сложена плотью тюрьма.
Ношей тяжёлой ложитесь мне на плечи, –
Строю ли, рушу ль, боюсь иль люблю, –
Каплями пота, кровавыми каплями,
Вы прорастаете в волю мою...
Мы были, мы прошли, нас было очень много,
колосья, сникшие под режущим серпом,
каменья серые по полевым дорогам,
мы были, мы прошли, земля наш тёмный дом...
Молчали мы, и нас никто не слышал,
и неуслышим будет голос твой,
но каждое дитя, что в нас под сердцем дышит –
стать может Голосом и Судною Трубой...
Здесь более всего поражает ощущение генетической памяти народа – даже больше, человечества, память, восходящая к Женщине-прародительнице и пронесённая женщинами-матерями. Эта память, живущая в нас со времен палеолита, вобравшая в себе всё прекрасное, созданное людьми, дремлет в каждом из нас, но иногда может пробудиться и выразиться в творчестве и судьбе человека. Таких людей называют гениями – им равно подвластны все три времени – прошлое, настоящее и будущее.
Но ведь и само искусство таково. В его лучших образцах воплощено чудо единения времен, эпох, культур. Остаётся напомнить, что Иван Ефремов был учёным, изучавшим древнейшую жизнь, мир, существовавший сотни миллионов лет назад. И он же был писателем, описывавшим Ойкумену на заре античного мира, и представлявшим себе Вселенную людей, какой она станет через многие тысячи лет. И важнейшей связующей нитью между этими абсолютно разными, но одинаково живыми мирами, была для него поэзия.
Февраль 2016.
Опубликовано в журнале «Северо-Муйские огни», 2016, № 3, с. 31–36.
Примечания:
1 Ефремов в 1923 году получил диплом штурмана каботажного плаванья, но на Дальнем Востоке в 1924 г. отходил навигацию матросом. В 1925 г. был командиром катера на Каспии.
2 Это стихотворение датировано 11 октября 1924 года.