Неслучайная встреча: Евгения Михайловна Величко
Ольга Ерёмина
Опубликовано в журнале «Дельфис», № 4 (80) за 2014 г. С. 42–45.
Евгении Михайловне Величко 91 год. Онa живёт на Смоленском бульваре, в экспериментальном доме начала 70-х годов – многоэтажке, построенной по какому-то мегапроекту. Квартира в пять комнат, в которой можно ходить по кругу. Чистота и подчёркнутый аристократизм. Антикварная мебель, картины и акварели мастеров XIX и XX века, в том числе подлинники Н. К. Рериха.
Сама хозяйка – стройная, аккуратно одетая, с крупными серьгами с розово-фиолетовым прозрачным камнем (аметист?), на вид дашь не более 75 лет. Глаза, слегка обведённые тушью, сияют. Как свободно движется! Они продолжает заниматься йогой (начала ещё в конце 50-х годов) и принимает гомеопатические лекарства.
Почти полтора часа мы в её сопровождении ходим по квартире, разглядывая редкости и слушая её комментарии. Затем усаживаемся в зале, хозяйка готовит чай, всё приносит сама, не позволяя нам помогать, говорит шутливо: мол, надо двигаться.
Чаёвничаем два часа. Правда, про чай совершенно при этом забываем: так увлекательно то, что говорит хозяйка.
Она рассказывает нам о своей жизни. Основные факты я уже знаю по её книге
«Учась у тишины». Но она рассказывает такие живые, характеризующие эпоху подробности, что я весьма жалею, что она не включила их в свою книгу. Многие люди думают, что такие мелочи касаются только их лично, но нет, это как та капля примеси, что изменяет цвет стекла.
Запишу то, что связано с именем Ефремова.
В 1949 году Евгения Михайловна (на тот момент Кондратьева, по своей девичьей фамилии), литературный работник с филологическим образованием, вышла замуж за Сергея Алексеевича Мухина, уже известного в Москве врача-гомеопата. Он 1905 года рождения, она родилась в декабре 1922 года. Разница – 17 лет.
Ему пришлось оставить научную работу ещё в середине 30-х годов, он заведовал с тридцать девятого года военным госпиталем, затем работал в специальной больнице, где проходили реабилитацию больные, вывезенные из блокадного Ленинграда. После войны занимался частной практикой, работал очень много, был предан гонимой тогда гомеопатии, проводил самостоятельные исследования, разрабатывал лекарственные препараты.
Поженившись, Мухин и Е.М. купили в Малом Власьевском переулке, недалеко от Храма Христа Спасителя, часть особняка, построенного до революции архитектором Шехтелем для калужского купца по фамилии Лужский. Особняк был двухэтажный, в центральной его части было три этажа. Е.М. сказала, что у них получилось два с половиной этажа. Видимо, на первом этаже оборудовали кабинет для приёма пациентов.
К особняку примыкал большой сад – «наш сад». О нём Е.М. отзывалась с особой любовью.
В этот особняк и пришёл в 1952 году Иван Антонович Ефремов. К тому времени у него был букет сложных заболеваний, из которых больное сердце и нечто, квалифицированное как азиатская лихорадка (она терзала Ефремова с 1929 года, возможно, она и вызвала заболевания сердца). В 1952 году Ефремов несколько месяцев проболел – у него было воспаление миндалин, и в письме другу он жаловался на своё «говённое состояние». Видимо, именно тогда по совету товарищей он и обратился к Мухину. Известно, что Ефремов принимал гомеопатические лекарства, которые вызвали большое подозрение у сотрудников, проводивших обыск в квартире после смерти писателя.
Е.М. помнит, что Ефремов активно приходил к ним в 1952–1953 годах, затем редко виделись, и уже потом встречались в 60-х годах. Е.М. помнит встречу в 1962 году (о ней позже).
Мухин и Ефремов удалялись в кабинет, долго, часа по полтора-два, беседовали, а затем выходили, и Е.М. угощала их чаем. Она вспоминает, что тогда была молодой и очень стеснялась, обычно опускала глаза. Говорит: как ни подниму глаза, всё Иван Антонович на меня смотрит. Я сразу – раз! – и глаза вниз. (Правда, говорит, в 1962 году она уже не стеснялась, в беседе участвовала на равных.)
Азиатская лихорадка (её ещё называют еврейской, армянской) – заболевание, которое держит человека крепко и не отпускает до конца жизни. У Ефремова приступы повторялись раз в пять лет, весной, истощая все жизненные силы организма. Они на месяц-полтора укладывали его в постель, так что ему потом приходилось заново учиться ходить. В 1960 году Ефремов на даче в Абрамцеве ждал очередного приступа, но его не случилось. Не повторились приступы ни в 1965-м, ни в 1970-м годах. Возможно, что гомеопатическое лечение доктора Мухина сыграло в этом не последнюю роль.
В доме Мухиных собирались интересные, часто необычные люди, велись беседы о медицине, обсуждались редкие случаи заболеваний. С начала пятидесятых годов, когда Мухины заинтересовались восточными духовными практиками, и особенно Тибетом, об этом говорили почти каждый вечер.
Частым гостем в доме был востоковед Семён Иванович Тюляев, старейший индолог, лауреат премии Джавахарлала Неру. Его исследования посвящены культуре Индии и других стран Востока, он автор книг «Искусство Индии», «Архитектура Индии».
Именно с Тюляевым и Мухиным Ефремов часто обсуждал вопросы культуры и духовных практик Востока. В начале 1954 года, вероятно, пользуясь материалами этих бесед, он написал повесть «Тамралипта и Тиллоттама», действие которой происходит в Индии и Тибете (впервые опубликована в 2008 году). В переработанном виде она легла в основу индийской части романа «Лезвие бритвы».
Далее я буду говорить о романе «Лезвие бритвы», и для этого напомню: Ефремов писал его на даче в Абрамцеве и в Москве в 1958–1962 годах, то есть в конце того десятилетия, когда его общение с Мухиным было наиболее тесным.
Евгения Михайловна вспоминала, что одним из наиболее увлекательных разговоров (уже в начале 60-х годов) был разговор Тюляева, Мухина и Ефремова об Иисусе Христе как историческом лице в связи с Кумранскими рукописями. В этой беседе Евгения Михайловна участвовала на равных. По её выражению, беседующие сошлись на том, что Иисус был не евреем, а сирийцем и жил за 200 лет до того срока, который принято считать временем его рождения.
Мухины покупали репродукции и подлинники Н. К. Рериха, вели переписку с Юрием Николаевичем, помогали ему при организации возвращения в СССР. В годы жизни Ю.Н. Рериха в СССР он часто гостил на даче у Величко в Пушкине, бывал у них в гостях. Они же сопровождали его в поездках по городам России. Об этом Евгения Михайловна подробно рассказывает в автобиографической книге «Слушая тишину» и в различных статьях. Как автор книг она выступает под фамилией второго мужа – Величко.
Вероятнее всего, посредничество Мухиных способствовало личному знакомству Ефремова с Юрием Николаевичем Рерихом.
В предисловии ко второму изданию романа «Лезвие бритвы» Ефремов писал, что прототипом Гирина стал его друг анатом и палеонтолог А.П. Быстров. Но Быстров, преподававший анатомию, а затем заведовавший лабораторией палеонтологии в ЛГУ, не занимался частной врачебной практикой. Быстров – бесспорный прототип доктора Шатрова в повести «Звёздные корабли». Ефремов отвёл внимание от темы доктора, назвав ушедшего уже из жизни Быстрова, потому что получал множество писем от читателей, поверивших, что Ефремов и есть тот самый чудо-доктор.
После общения с Евгенией Михайловной Величко, после чтения её повести «В поисках истины» (М., 2005), рассказывающей о становлении Сергея Алексеевича Мухина как врача, у нас возникла твёрдая уверенность, что прототип Гирина, по крайней мере в его медицинской ипостаси, именно Мухин.
Юрий Арсеньевич Колесник, профессор, занимающийся органической химией, вспоминал:
Судьба свела меня с Сергеем Алексеевичем в конце 60-х годов прошлого века. К этому времени, в возрасте неполных 40 лет, я уже имел внушительный набор желудочно-кишечных заболеваний. Это был результат моего безответственного отношения к элементарным нормам безопасности. Работал я в то время в химической лаборатории с полиядерными углеводами, ароматическими аминами и другими остротоксичным соединениями. Беспокоили меня непроходящие острые боли, потеря веса и, как следствие, полная потеря интереса к окружающему миру. В таком положении человек обычно замыкается во внутреннем мире, а это быстро ведёт к депрессии. В таком сумеречном состоянии я и пребывал. И попал на приём к Мухину. Помог случай – я познакомился с А.С. Мухиным, сыном Сергея Алексеевича. Войдя в моё положение, он устроил мне приём у отца и снабдил рекомендательным письмом.
Мой первый визит к Сергею Алексеевичу продолжался около полутора часов. У меня было с собой множество всевозможных анализов, выписок, заключений. Всё, что происходило далее, менее всего походило на приём врачом больного. Не было вопросов: «На что жалуетесь? Как давно считаете себя больным? Покажите последние анализы. Раздевайтесь».
После первых же минут разговора доктор как-то мягко и неторопливо вовлёк меня не в общий разговор, а я бы сказал, в доверительную беседу. Она была похожа на исповедь. Я не каялся в грехах, а с готовностью открывался собеседнику. И речь-то шла не о болезни. Сергей Алексеевич задавал мне вопросы не о моём самочувствии. Его не интересовали какие-то частности – бытовые, житейские. Ему нужно было понять внутренний, духовный и интеллектуальный мир собеседника. Я начал осознавать, что для понимания больного Сергею Алексеевичу нужно знать сущность человека, его внутренний мир, взаимосвязь элементов личности, влияние духовного на телесную составляющую. Я думаю, что, рассматривая больного как индивидуальность, он находил доминирующие качества больного, определял влияние этих качеств на телесную составляющую.
В совокупности духовного и телесного, в их гармонии он видел путь к исцелению. Он не призывал меня мобилизоваться, «держаться». Нет, он внушил мне сознание того, что изменения в моём сознании, сознании больного, не являются абсолютными, не могут и не будут моим постоянным состоянием. Мне предстоит достаточно продолжительный путь к «возрождению», «воссозданию» (его слова) того духовного и физического статуса личности, какой соответствует здоровому человеку. На полное выздоровление ушло около двух лет. Для меня это было замечательное время. Я общался с выдающимся человеком, гуманистом и великим целителем.1
Евгения Михайловна считает, что это очень характерное свидетельство общения доктора Мухина с больными.
Перечитаем же описание встречи Гирина, «странного доктора», с одним из тяжёлых раковых больных:
Лежавший на разложенном диване-кровати человек с любопытством поднял голову, и Гирину мгновенно стало ясно, что это человек не нуждается в утешениях и сам способен утешить кого угодно. Профессия, чтобы там ни говорили, формирует лица людей. Гирин не раз встречал подобные, точно кованные испытаниями и ответственностью, энергичные лица у опытных лётчиков, шофёров, которым пришлось быть застрельщиками на опасных трассах, у морских командиров. <…>
«Как мало в общем люди знаю даже своих близких друзей, – подумал Гирин о привезшем его лётчике. Зачем прибегать к стандартным приёмам деланной бодрости, годной, может быть, для ребёнка или неумного взрослого, перед таким цельным слитком человеческой души?»
Он отказался от предложенной папиросы, уселся у ног больного и заговорил без всякой профессиональной аффектации, так, как если бы он, Гирин, был старым задушевным другом больного, оказавшегося видным лётчиком-испытателем. Неторопливо, не заботясь о фальшивом авторитете иного врача, скрывающего от больных свои слабости и ошибки, он поделился всеми своими заранее продуманными соображениями.
Гирин ведёт себя по-мухински, стремясь понять в душевное состояние больного, использовать скрытые резервы его организма. Использует гипноз. То, что сам Мухин знал о воздействии гипноза, доказывает повесть Е.М. Величко «В поисках истины», где есть эпизоды с использованием гипноза (само слово не называется). Повесть была издана в 2005 году, но текст её в том виде, в каком он опубликован, был закончен в 1965 году, то есть уже после публикации «Лезвия бритвы». В те годы упоминание о гипнозе было смелым шагом. Читатели же тогда владели способами расшифровки эзопова языка.
Итак, в каких же эпизодах мы читаем о гипнозе?
В палате лежала недавно оперированная жена видного ответственного работника из центра, капризная, с большими претензиями, требовавшая к себе особого отношения и внимания. Когда она увидала подходящих к ней врачей, то пренебрежительно отвернулась, закрылась одеялом, показывая, что нисколько не желает быть предметом обследования и удовлетворять чью-либо любознательность. Фёдор Иванович, однако, нисколько не смущаясь, знаком велел Сергею и врачам следовать за собою и приблизился вплотную к её кровати. Особым образом: кротко, с улыбкой в глазах – он мягко опустил руку ей на плечо и сказал тихо, но внушительно:
– Пока вы лечитесь у меня, выполняйте все указания.
И, к удивлению Сергея, она точно преобразилась, тотчас же откинула одеяло, чуть приподнялась, взглядом приглашая собравшихся врачей исследовать и выслушать её, уже не видя в этом ничего для себя нежелательного и неподобающего.
Второй эпизод произошёл тоже при обходе больных:
В другой палате лежал Ваня, деревенский паренёк лет десяти, который всё время беспокойно ёрзал по постели, хотя ему запрещено было двигаться, беспрерывно стонал, кашлял и не давал никому покоя.
Фёдор Иванович подошёл к нему и так же мягко, но повелительно поправил ему подушку и коротко сказал:
– Не шевелись, а то плохо будет!
Паренёк сразу притих, а Фёдор Иванович прибавил:
– И стонать не надо, а то и себе вред причиняешь, и других беспокоишь, – затем показал ему, как нужно лежать – и под его успокаивающим взглядом паренёк совсем затих, доверительно посмотрел на любимого доктора, готовый исполнять все указания.
В «Лезвии бритвы» тема гипноза звучит остро. Читателям памятен эпизод, когда Гирин применяет мысленный приказ по отношению к Симе и раскаивается в этом. Внушение в отношении доктора Дерагази оправдано ситуацией: клин клином вышибают. Случай с врачом-хирургом, который долго копался в ране, причиняя ненужную боль пациенту, заставляет Гирина признаться Симе: «Я редко пускаю в ход внушение, но без него мне было бы не сломать брони наглости и лжи, в которую одеваются такие субъекты». Этот вывод соответствует и первой цитате из повести «В поисках истины» с женой видного ответственного работника.
Из этой же повести мы узнаём, что героя крайне интересовала проблема лечения раковых больных, и в народной медицине такие способы были известны. Заболевание лётчика из «Лезвия бритвы» было вылечено с помощью нескольких сеансов внушения, как и следующий случай, о котором сейчас пойдёт речь.
Вспомним сюжет из первой части «Лезвия бритвы», в котором описывается диагностирование юноши, попавшего в больницу с подозрением на вильсонову болезнь. Осматривая больного, Гирин предположил не наследственность заболевания, а его психическую основу: «Крайняя, каталептическая фаза истерии, а не коматозный эффект тяжкого заболевания».
Гирин добивается, чтобы врачи расспросили родителей юноши о периоде, предшествующем заболеванию, и узнают: «Перед заболеванием мальчик был очень угрюм, молчалив, но ни в чём не признавался родителям, не подтвердил ни одного предположения матери: несчастная любовь, плохая компания и тайная болезнь…» То есть заболеванию предшествовал период депрессии.
Описание общения непрошеного доктора с лечащим врачом и заведующей отделением звучат как сцены из повести «В поисках истины», даже стилистика близка. В неё тоже есть сюжет, где главному герою приводят подростка с тяжёлым заболеванием, он отменяет всё лечение, назначенное прежде, и подросток выздоравливает.
К слову о депрессии. Евгения Михайловна рассказала историю из жизни её пасынка, сына Сергея Алексеевича. Он учился в институте и был влюблён в одну девушку, считавшуюся его невестой. Она была из армянской семьи, дочь заместителя министра чего-то. Приходила к ним в гости, ездила на дачу, вместе встречали Новый год. Но когда выяснилось, что Александра по распределению направляют в сельскую больницу, она тут же вышла замуж за другого. У Александра была глубокая депрессия, неделю он не разговаривал и не выходил из комнаты. Евгения Михайловна ухаживала за ним. Постепенно душевные силы вернулись к нему. Когда же оказалось, что способного студента оставили «в академической люльке», на кафедре, эта женщина, уже будучи замужем, пыталась восстановить отношения, но этого не произошло.
В повести «В поисках истины» молодая фельдшер Женя говорит главному герою врачу Каплину:
– А знаете, Сергей Владимирович, я наблюдаю (она так и сказала: «наблюдаю») и вижу, что вы оригинально походите к больному.
– То есть как – оригинально?
– Ну так: цепляетесь за каждую мелочь, точно чего-то ищете, на что больной не жалуется. А потом сразу делаете заключение. Я вот никак не могу догадаться: в чём дело?
– Очень просто, – ответил Сергей. – Я заметил, что больные не всегда умеют толково рассказать о своих страданиях. Если послушать их и поверить на слово, то, бывает, и не всегда пойдёшь, чем же они больны. Поэтому надо найти в каждой болезни ведущий симптом, так сказать, основное звено, уцепиться за него и вытащить всю цепь.
Но отыскать этот ведущий симптом иногда бывает очень трудно. Надо угадывать и видеть больше того, что говорят больные. Надо умело и тонко расспрашивать и обследовать больного.
Слова доктора Каплина могли бы стать манифестом врача-гуманиста, для которого медицина – не сумма технологий, а искусство познания человека. Под ними смело мог бы подписаться и доктор Иван Гирин.
Вернёмся к Мухину. В молодости он работал в районной больнице Тульской области, ездил по деревням, лечил крестьян. Возможно, случай номы, встретившейся молодому Гирину, был рассказан ему именно Мухиным.
Если посмотреть на биографии Мухина и Гирина, можно найти в них много общего. Мухин с 1939 года заведовал военным госпиталем, диагностировал и лечил сложные случаи. Во время войны заведовал в Москве госпиталем, где лечились ленинградцы, перенесшие блокаду.
Женой Мухина, как и женой Гирина, стала женщина значительно моложе его. И по характеру он был таким же, как Гирин: наблюдательным, внимательным к людям, особенно к больным, и в то же время несговорчивым в том, что касается принципов жизни. Так, в 1938 году Мухин защитил диссертацию, но ВАК не утвердила её, так как руководителем темы был Д.Д. Плетнёв, объявленный «врагом народа» и отданный под суд. Выход Мухину предложили такой: найти нового руководителя, заново провести апробацию и ещё раз защитить ту же диссертацию. По сути – предать своего руководителя. Сергей Алексеевич отказался, ему пришлось оставить академическую науку и обратиться к частной практике.
Герой повести «В поисках истины» лишается работы из-за доноса, поступившего на него от завистника. В самом начале «Лезвия бритвы» Гирин, на которого тоже были написаны кляузы, в неприятном разговоре о трудоустройстве говорит, что ещё Лев Толстой упрекал русскую интеллигенцию в «неистребимой склонности писать доносы»... Гирин рассказывает собеседникам об одном древнеегипетском архиве, в котором нашли тысячи доносов и кляуз.
Дом Мухиных был сосредоточием гуманизма и творчества. В зале стояло старинной пианино. Хозяева не играли, но музыка в доме звучала постоянно. Играла Анна Даниловна Артоболевская, друг семьи, ровесница Сергея Алексеевича. До войны она жила в Ленинграде, окончила консерваторию, преподавала в школах, выступала с сольными концертами. Эвакуированная из блокадного Ленинграда, она оказалась в больнице. Доктор Мухин поставил её на ноги, и она стала близким другом семьи.
В «Лезвии бритвы» герои разговаривают о музыке, играют на пианино. Обсуждают музыкальные произведения – и классические, как «Элегия» Рахманинова, и современные, только что созданные, как «Эгле, королева ужей» Бальсиса (1960). На пианино играет и сам доктор Гирин.
В Москве Артоболевская преподавала в Московской консерватории и Музыкальной школе им. Гнесиных, с 1944 года – в Центральной музыкальной школе при Московской консерватории.
Питомцами Анны Даниловны и постоянными посетителями дома в Малом Власьевском переулке были три Алёши: Наседкин, Головин и Любимов. Он помогал юным дарованиям деньгами, бесплатно лечил их. В 1958 году на первый конкурс имени Чайковского приехал юный Ван Клиберн. Три Алёши так хотели послушать его игру! Они разузнали, что он живёт в доме творчества композиторов «Руза». Сели на электричку, уходящую в пять утра, добрались до Старой Рузы и слушали, притаившись под окном, как «разминается» Ван Клиберн. Потом это открылось, и юноши познакомились с великим пианистом. А в 1962 году один из Алёш – Наседкин – получил на конкурсе имени Чайковского первую премию.
Брак Евгении Михайловны и Сергея Алексеевича продлился официально до 1962 года. Собранная ими коллекция картин была передана безвозмездно художественному музею г. Горловка. Дача в Пушкине отдана под детские ясли. Особняк с садом они передали государству с двумя условиями: первое – чтобы там сделали детский сад, второе – чтобы им выдали по квартире. Через два года после этого особняк снесли, в новом доме, который построили на этом месте, на первом этаже открыли детский сад (Малый Власьевский переулок, д. 7).
Евгения Михайловна после расставания с Мухиным не закрыла дверь своих исканий. Её жизнь полна движения и творчества. Последние двадцать лет она постоянный сотрудник журнала «Дельфис», рада живому общению и готова дарить людям свои знания. Провожая нас, она сложила у груди ладони и, поклонившись, произнесла:
– Я приветствую ваш ум, в котором расположен высший разум. – И с нежной улыбкой добавила: – Это меня Юрий Николаевич научил так говорить, прощаясь.
Май 2014 г.
1 Тоотс Н. А. «…Как можно больше дать людям». Дельфис, № 3 (55), 2008. С. 35.