Прикосновение к величию¹

(Имя писателя-фантаста Ивана Ефремова осталось чистым)

Владимир Каталиков

22 апреля 2017 года согласно прижизненной официальной дате рождения (1907 год) отмечалось 110-летие рождения русского и советского писателя-фантаста Ивана Антоновича Ефремова. В этом же году 5 октября исполнилось и 45 лет со дня его смерти. Наше поколение зачитывалось его повестями и романами. Для меня прикосновение к егожизни и судьбе явилось необычным открытием величия этого человека.

В 1990 году в пятом номере журнала «Нева» Андрей Измайлов опубликовал статью о творчестве писателя Ивана Ефремова, названную им «Туманность». В статье, среди прочего, излагались правдоподобные обстоятельства проведённого следователем КГБ СССР на квартире Ефремова в ноябре 1972 года, вскоре после его смерти, обыска под предлогом изъятия идеологически вредной литературы, но, по утверждению автора, по причине наличия тогда у органов безопасности материалов о его шпионской деятельности на английскую разведку. Указанные обстоятельства, как расценил автор, послужили основанием для забвения творчества великого писателя на длительный период.

18 мая 1992 года в еженедельной газете «Собеседник» № 603 была опубликована заметка под названием «Кем же был Иван Ефремов?» следующего содержания:

«Что может быть общего между автором бессмертного «Робинзона Крузо» – англичанином Даниелем Дефо и великим фантастом Иваном Ефремовым? Первый создал английскую разведку, а второй, возможно, был её сотрудником.

Как нам стало известно из компетентных источников, действительно в 70-е гг. в стенах КГБ проводилась тщательная проработка версии о возможной причастности И. Ефремова к нелегальной резидентуре английской разведки в СССР. И что самое удивительное, окончательная точка так и не была поставлена – действительно ли великий фантаст и учёный Иван Ефремов – Майкл Э. – сын английского лесопромышленника, жившего до 1917 года в России?

Основанием для многолетней работы по проверке шпионской версии послужила внезапная смерть Ивана Ефремова через час после получения странного письма из-за границы. Были основания предполагать, что письмо было обработано специальными средствами, под воздействием которых наступает смертельный исход. Неслучайно и то, что именно контрразведке было поручено ведение уголовного дела по факту смерти Ефремова.

Не исключено, что версия, всерьёз разрабатывающаяся КГБ в течение многих лет, окажется в конце концов пригодной лишь для сюжета какого-нибудь очередного фантастического рассказа».

Необычным было то, что автор данной публикации указан не был, об источнике осведомлённости читателю надо было догадаться самому. Ссылка в статье на «компетентные источники» сделана была, по всей видимости, для придания значимости выпущенной сенсации. Так называемых компетентных источников в те годы было много: из органов госбезопасности шёл бурный поток увольнений, проводилась очередная великая революционная чистка «карательных» советских органов, в лояльности которых сомневалась новая власть. Из органов уволились очень информированные «компетентные источники», которые, однако, рассказывая о чём-либо из своих предыдущих профессиональных секретов, никогда не назовут своего имени. Так образуются утечки и сенсации. Необходимо обратить внимание на «фишку», как модно сейчас выражаться, публикуемой заметки, или по-другому, – ключевую фразу: «Окончательная точка так и не была поставлена…». Объяснением анонимности и своеобразной «туманности» этой газетной заметки может служить также свойственная тому времени вседозволенность в преподнесении информации.

Ещё одна интернет-публикация (www.ruthenia.ru) от 27 апреля 2015 года с указанием на текст Никиты Петрова и Ольги Эдельман имеет зловеще-броское название: «„Шпионаж“ и „насильственная смерть“ И.А. Ефремова». И вновь пространные размышления, вопросы и глубокомысленные умозаключения: был ли писатель-фантаст Иван Ефремов английским шпионом? Почему КГБ расследовал причины его смерти?

Примерно в те же периоды мне неоднократно звонили представители газет, журналов, телевидения и просили дать интервью, рассказать о результатах расследования уголовного дела на Ивана Ефремова. Уже тогда я не видел секретов в этом деле, так как знал об отсутствии у органов к писателю правовых претензий, но сдерживало только одно обстоятельство. Неуёмное желание издателей сделать сенсацию, как тогда, в лихие 90-е годы, да порой и сейчас, исключает разговор о человеке, тем более если прикасаться к жизни и творчеству Ивана Антоновича Ефремова. Сегодня этого писателя забыли, его размышления для современников неактуальны, ибо они заставляют думать о смысле и цели жизни. А людей и общество сейчас уже приучили мыслить другими категориями, типа: окружающая жизнь быстротечна,ориентируйся, успевай, если сумеешь, ухватить, – не сумел, значит, не способен; тогда будь хотя бы современным: не упусти очередную сенсацию из жизни звезды. Ну а прочитать можно и лёгкий полукриминальный, а лучше всего эротический роман модного автора. В таком разговоре нас сразу же спросят: а кто такой Иван Ефремов? И тут же ответят: какой-то писатель-фантаст из советского прошлого – одним словом, «совок». Нам заметят: вы говорите, что Ефремов в своих произведениях описывал и восхищался величием женщины, – как это старомодно. Нам объяснят, что сегодня женщина предназначена для другого, и это мы видим каждый день с экрана телевизора. Нам предложат: вы лучше расскажите, как Ефремов, «сын английского лесопромышленника», работал в СССР резидентом английской разведки, – вот это впечатляет, это сенсационно и современно.

Так вот, такого диалога о Ефремове я не приемлю. Со времени перестройки у меня уже появился небольшой опыт общения и интервью с корреспондентами газет, когда от меня требовали публичного и сенсационного покаяния за результаты расследования в застойные годы уголовных дел по знаменитой 70-й статье Уголовного кодекса РСФСР. Раскаяния и покаяния тогда не получилось, хотя сенсация декларировалась. Жизненный и профессиональный опыт даёт мне основания считать, что при расследовании преступлений исследуется, прежде всего, предшествующая жизнь человека, имеющего прикосновение к преступлению, а при доказанности обвинения определяется его дальнейшая судьба. Может быть, и по этой причине так мало действующих и бывших следователей, желающих рассказывать о своей работе. По назначению государства такая работа должна очищать общество от грязи, а по содержанию – это ежедневное разгребание грязи, в которой совершается преступление. Не всякому следователю может быть приятно сотворение сенсации из его копания в грязном белье человеческих судеб.
Со времени смерти великого писателя прошло 45 лет. Я сам давно на пенсии, но продолжаю работать. Перебирая свой архив и увидев отложенную в своё время эту, да и другие газетные заметки, я подумал: когда же объявится очередной «компетентный источник» со своим желанием, не зная истины, сотворить теперь уже современную сенсацию из биографии Ивана Ефремова. Думается, в этой истории не должно остаться вопросов, может быть, надо всё-таки поставить точку.

Действительно, было уголовное дело, которое я расследовал в 70-е годы прошлого века. Должен сразу сказать, в моём повествовании сенсаций и шпионских страстей не будет. Имя Ивана Антоновича Ефремова, гражданина СССР, беспартийного, не судимого, непревзойдённого учёного-исследователя и профессора палеонтологии, доктора биологических наук, писателя-фантаста было и осталось светлым и чистым. Не судите строго, уважаемый читатель, мой акцент в изложении анкетной части писателя. Это я сделал умышленно. В его жизни я увидел и выделил для себя главное: Иван Ефремов был великим гражданином своего Отечества и много сделал для умножения его могущества. Он всю жизнь был беспартийным и оставался таким даже тогда, когда просто было опасно не быть членом КПСС, не говоря о том, как можно было без этого стать доктором наук и профессором, быть неоднократно отмеченным большими государственными наградами. Но таковы были мощь и авторитет Ефремова в научном мире, что власти с этим приходилось считаться, при том, что под эту власть он никогда не ложился. Он никогда не был судим, как тогда говорили, не привлекался, не имел родственников за границей, но ни одного доноса на него и от него не поступило. Он всю жизнь работал для своей страны. Не вижу необходимости пересказывать биографию учёного, интересующимся людям она известна. Тот, кто не знает, может быть, после моего рассказа захочет узнать: в Интернете почти всё о нём имеется, в том числе и про проведённые у него обыски.

Иван Антонович Ефремов умер 5 октября 1972 года в 5 часов утра в своей квартире в возрасте 65 лет, а через месяц, 4 ноября, у него дома был произведён обыск следственным отделом Управления КГБ по городу Москве и Московской области. Содержание и результаты этого обыска опубликованы в статье А. Измайлова по оставшейся у Т.И. Ефремовой копии протокола.

На тот момент я, молодой выпускник юридической ведомственной Академии (тогда Высшей школы КГБ), работал и набирался опыта у старших товарищей в этом следственном подразделении. Моим наставником был опытнейший старший следователь по особо важным делам Ришат Хабибуллин. Сейчас его уже нет в живых, и я всегда, вспоминая его по-восточному мудрые немногословия, желаю ему царствия небесного. Он был одним из немногих следователей послевоенного набора, оставшихся после великой хрущёвской чистки органов безопасности в 60-е годы. Для сведения читателей я расцениваю это важным по той причине, что в результате той «чистки» на своих должностях остались очень немногие оперативники и следователи, не причастные к репрессиям и нарушениям законности в период их предыдущей работы. Так вот, Ришат Хабибуллин был именно тем следователем, который проводил обыск в квартире Ефремова и возбуждал это уголовное дело. Здесь следует отметить, что Хабибуллин возбудил уголовное дело только 22 января 1973 года, причём по факту смерти Ефремова И.А. в связи с возникшими подозрениями относительно обстоятельств его смерти. Вот как это было.

На момент смерти Ефремова И.А. в одном из подразделений Московского управления КГБ проводилось изучение оперативных материалов, которое современные авторы называют «разработкой», содержащих сведения о том, что писатель Ефремов не являлся истинным лицом и в его действиях могут усматриваться признаки преступной деятельности. Документ с подобным утверждением поступил в следственный отдел вскоре после смерти Ефремова, был зарегистрирован и имел высокую начальственную резолюцию о проведении так называемой «доследственной проверки» и решении вопроса о возбуждении уголовного дела. Подобные процедуры были в то время вполне законными, такими же они сохранились и до настоящего времени. Оперативные органы КГБ были правомочны представлять следователям итоговые документы по своим оперативным делам, обосновывая свои предварительные выводы о наличии признаков преступления в действиях конкретного человека. К таким письмам обязательно прилагались собранные доказательства. Следователь обязан был принять, рассмотреть, перепроверить, если надо, дополнительно изучить такие материалы и принять решение о возбуждении уголовного дела или отказать в этом. Такая работа следователя – обычная практика того времени. Следователь до возбуждения уголовного дела имел право знакомиться с оперативными материалами, определял в них наличие возможных источников доказательств, их пригодность для использования в качестве процессуальных доказательств и возможную правовую квалификацию действий нарушителей по будущему уголовному делу. При этом изыскивались методы и способы легализации оперативной информации, то есть превращения секретных источников в открытые, доступные для получения процессуальных доказательств.

Скажем сразу, что представленные материалы по Ефремову были значительными, а руководящие указания столь весомыми, что требовали взвешенного и ответственного решения. Достаточно сказать, что расследование уголовного дела находилось под непосредственным контролем начальника Московского управления всем известного тогда генерала Виктора Алидина, ход дела неоднократно докладывался Председателю КГБ Андропову Ю.В., ходатайства следователя о продлении срока следствия по делу обсуждались и санкционировались Генеральным прокурором СССР.

Так вот, предложенные на рассмотрение следователя оперативные версии указывали только на возможность того, что Ефремов является мнимым лицом, но не содержали легальных и достаточных процессуальных обоснований таких выводов. К сожалению, я даже сейчас не имею возможности раскрыть перечень и содержание этих оперативных материалов, хотя бы по той простой причине, что как отдельные сообщённые мною сведения об этих фактах и обстоятельствах, так и их совокупность раскроют существо и содержание проведённых негласных мероприятий, а это до сих пор может составлять государственную тайну, разглашение которой мною недопустимо. Само собой разумеется, что раскрытие этой информации исключалось и тогда, хотя и требовало обязательной проверки. А основания для возбуждения дела без такой проверки отсутствовали.

Таким образом, обыск 4 ноября 1972 года у Т.И. Ефремовой был проведён как следственное действие по другому уголовному делу, при расследовании которого были использованы процессуальные основания для его проведения. Задачей этого обыска и было возможное получение доказательств, подтверждающих или опровергающих названные оперативные версии. А указанную в постановлении на обыск цель – изъятие идеологически вредной литературы использовали в силу специфики расследования другого (по антисоветской статье) дела, в рамках которого выносилось такое постановление.

Как мне рассказывал Р. Хабибуллин, обыск был длительным и проходил в присутствии понятых и только вдовы покойного – Ефремовой Т.И, которая всё время не выпускала из рук урну с прахом Ивана Антоновича Ефремова. При обыске были изъяты все документы и материалы писателя, оставшиеся и не переданные в Пушкинский Дом вместе с его архивом. Результаты обыска явных признаков преступления не давали, но требовали дальнейшей следственной проверки при соблюдении тщательной конспирации. И тогда с согласия прокурора 22 января 1973 года возбуждено это уголовное дело. В постановлении следователя было сказано: «...в момент ухудшения состояния здоровья Ефремова его жена Ефремова Т.И. из городской станции скорой помощи врачей не вызывала, вскрытие трупа Ефремова не производилось, и он 6 октября 1972 года был кремирован. Кроме того, к моменту возбуждения дела имелись материалы, дающие основание предполагать, что Ефремов не являлся тем лицом, за которое себя выдавал при жизни».

Как видит читатель, формулировка оснований для возбуждения дела не конкретна, обтекаема, что называется «от лукавого». По контексту формулы проводилась мысль о связи смерти писателя с сомнениями в подлинности его личности. В этом месте попытаюсь ответить на главный вопрос о цели возбуждения уголовного дела.

Оперативная работа по Ефремову проводилась в течение нескольких лет задолго до его смерти и была необычайно объёмной. Как бы тайно и секретно она ни проводилась, информация об этом всё равно распространялась. О наличии разработки было известно в Московском горкоме и Центральном комитете КПСС – тогда эти органы назывались «партийными инстанциями». Имею смелость полагать, что причина особого взгляда «инстанций» на творчество Ефремова в то время определялась в том числе такими проистекающими из КГБ подозрениями, хотя официально и не афишировалась. Реальным следствием этого для восприятия Ивана Антоновича была окружающая его таинственная пустота: публикаций и встреч с читателями нет, запрет на упоминание его имени и так далее. Очень быстро пустота превратилась в вакуум. Он пытался пробиться к ясности, добился встречи и беседы с министром культуры Петром Демичевым, после которой появилась надежда, но… образовавшийся информационный вакуум быстро разорвал сердце учёного. У меня осталось впечатление, что именно в этот период «творческой блокады» Иван Антонович написал свой «Час Быка», где я его вижу, как непокорного и несломленного бунтаря, непревзойдённого гиганта-провидца и предсказателя. Имею также основания считать, что смерть И.А. Ефремова поставила «инстанции» перед фактом: как теперь объяснять общественности значимость личности и творчества умершего великого писателя и учёного. Так как подозрения исходили от КГБ (который тогда назывался вооружённым идеологическим отрядом партии), то ему и была поставлена задача: подтвердить или опровергнуть подозрения к Ефремову и сделать это гласно. В КГБ существовал только один способ гласной деятельности – расследование уголовного дела, с помощью которого можно было получить ответ. Именно поэтому Хабибуллин выполнил письменное указание начальства и возбудил уголовное дело.

В начале расследования я был включён в состав бригады следователей, допрашивал свидетелей, проводил осмотры, экспертизы и другие следственные действия. К этому времени я прекрасно уяснил стиль, скрупулёзность и щепетильность работы моего наставника при добывании и проверке доказательств. Он был первым моим учителем, показавшем на своём жизненном опыте, как надо следователю в каждодневной работе соотносить своё действующее в то время в силу закона внутреннее «социалистическое правосознание» в работе при расследовании живого уголовного дела, определяя судьбу арестованного обвиняемого и одновременно изучая судьбы жертв репрессий 30–50-х годов при пересмотре архивных уголовных дел с вынесением заключений об их реабилитации. Пересмотр таких дел по поручению прокуроров в то время был большой составляющей нашей работы. У каждого из нас в сейфе на отдельной полке всегда было несколько пересматриваемых архивных дел. Судите сами, уважаемый читатель, могут ли проходить мимо сознания, сердца и души следователя его осознанные умозаключения и действия по изученному архивному делу, когда после повторных допросов ещё оставшихся живых свидетелей бездоказательственного уничтожения в те годы безвинных жертв репрессий приходишь к выводу об их реабилитации и объявляешь об этом родственникам. Я благодарен наставнику Хабибуллину, моим старшим товарищам-руководителям за то, что они научили нас, начинающих сотрудников, оставаться человеко в своей специфической обязанности следователя органов государственной безопасности исполнять закон, не забывать о людях, решая их судьбы. Здесь я касаюсь важной, по моему мнению, темы о критериях формирования у следователя в то время этого самого «социалистического правосознания» на познании и сравнении судеб людей, оказавшихся под воздействием следственной технологии эпохи репрессий. Но полагаю необходимым об этом поговорить более подробно в другой раз. Тем более этими размышлениями я инициирую в первую очередь вопрос к себе: а были ли тогда у следователя КГБ душа и сердце при принятии решений, определяющих судьбы рядом живущих людей?

Летом 1973 года Хабибуллин уволился на пенсию, и я принял уголовное дело на Ефремова И.А. к своему производству. Ещё с самого начала нашей совместной работы мы определили не совершать ни одного действия и исключить любую утечку информации, способную преждевременно каким-либо образом бросить тень на имя писателя Ефремова И.А. Считаю, что своё слово мы сдержали.

Читатель спросит: «Так, значит, правы «компетентные источники» в публикации 1992 года о проверке принадлежности Ефремова к резидентуре англичан?». Отвечаю: нет, не правы. В такой постановке версия в уголовном деле отсутствовала и не проверялась. Задачей расследования являлась идентификация личности И.А. Ефремова и проверка обстоятельств его смерти. Процессуальных доказательств и источников доказательств о причастности Ефремова к шпионажу и английской разведке в уголовном деле нет.

В ходе расследования были установлены и с целью выяснения личности Ефремова допрошены в качестве свидетелей 15 человек из числа оставшихся в живых его дальних родственников и знакомых, проживавших тогда в Ленинграде, Ленинградской, Сумской областях и Латвийской ССР, которым он был известен в разные периоды своей жизни с детских лет. Все они подробно рассказали об известных им сведениях о происхождении, родителях, работе, жизни писателя, своих встречах с ним. Никто не усомнился в его личности, все опознали его по фотографиям. Из этих допросов особо выделялся маленький аспект в биографии Ефремова. Свидетели говорили, что его отец купец 1-й гильдии Ефремов имел настоящее имя Антип, а сын Иван стал Антоновичем осознанно и добровольно, изменив своё отчество. Были зафиксированы сведения о разнице в годе рождения писателя: в юности он изменил (добавил) себе один год. Но документального подтверждения этому факту никто не представлял, а следствие не ставило перед собой задачи проверять, опровергать или уточнять эти обстоятельства.

Для идентификации личности Ивана Антоновича была проведена сравнительная криминалистическая экспертиза по многочисленным изъятым фотокарточкам с его изображением, начиная с полутора лет и до последних лет жизни. Я впервые проводил такую экспертизу. Мне дали полномочия отыскать и пригласить со всего Советского Союза ведущих специалистов в этой необычной области идентификации. С большой благодарностью и уважением вспоминаю о неоценимой помощи в организации этой экспертизы, которую я получал от бывшего директора ВНИИ судебных экспертиз ныне покойного Александра Романовича Шляхова и других работников этого института. Вывод экспертов был один: на всех фотокарточках изображён один человек – Ефремов Иван Антонович.

По делу проводились и другие экспертизы, в том числе сравнительные почерковедческие по рукописям писателя, изъятым из его архива в Пушкинском Доме. В выводах экспертов и специалистов отсутствовали сомнения в личности И.А. Ефремова.

Особое место в процессе расследования занимала проверка обстоятельств и характера связи писателя с жителем Литвы Урбокайнисом (фамилия изменена), который по трофейным военным документам считался установленным участником с 1933 года фашистской литовской террористической организации. Оперативное подразделение очень настаивало на проверке данной версии. При обыске у Ефремова были изъяты письма Урбокайниса, содержащие непоследовательные, иногда нелогичные, местами надуманные повествования, замечания, изложения и выводы, которые оперативниками расценивались как возможно содержащие скрытые, зашифрованные тексты или специальные условности. По существу, в разработке на момент возбуждения уголовного дела отрабатывались всего две версии: а) возможно Ефремов не то лицо, за которое себя выдаёт; б) возможен преступный характер связи с бывшим членом фашистской организации. Дома у Урбокайниса также был проведён обыск, но никаких доказательств обнаружено не было.

На допросе в качестве свидетеля Урбокайнис был буквально ошеломлён фактом и содержанием предъявленных ему сохранившихся со времени войны им собственноручно исполненных документов о добровольном вступлении в фашистскую организацию. Оригиналы таких документов мы нашли в Особом архиве при Совете Министров СССР, так он тогда назывался, где сосредоточены трофейные военные материалы. Урбокайнис подробно рассказал о работе этой организации в 30-е годы и во время войны, отметив, что он тогда был простым школьным учителем и в период оккупации никаких заданий фашистов не выполнял. Из рассказа Урбокайниса, я помню, даже записал в протокол известный ему, как он заметил, факто подготовки в 1933–1934 годах их организацией агента-террориста и направления его в Ленинград с заданием убить С.М. Кирова. Было ли это на самом деле, мы не выясняли, задачи такой нам не ставили, так как тогда продолжала действовать официальная версия этого убийства. Предъявленную на допросе свою почтовую переписку с Ефремовым Урбокайнис объяснил как бытовую, содержащую описания наблюдаемых в жизни и природе явлений, которые он пытался толковать по-своему и выносил на обсуждение с писателем, общение с которым ему импонировало, и он гордился получаемыми ответами. Личных встреч у них никогда не было.

Мы назначили по делу криптографическую экспертизу, на разрешение которой поставили, в частности, вопросы о наличии в тексте писем Урбокайниса к Ефремову шифрованных сообщений или условностей и их содержании. Эксперты отрицательно ответили на поставленные вопросы, так что и здесь была поставлена точка.

И наконец, согласно заключению экспертов, по медицинским документам Ефремова следовало, что с учётом его общего болезненного состояния резкое ухудшение самочувствия могло наступить в любое время и привести к смертельному исходу от острой сердечной недостаточности. Также было установлено, что при ухудшении здоровья Ефремова его жена 5 октября 1972 года в 4 часа 56 минут вызывала неотложную скорую помощь Центральной поликлиники Академии наук СССР. Выехавший по вызову дежурный врач в 5 часов 5 октября 1972 года констатировал смерть Ефремова.

Учитывая, что Ефремов И.А. умер естественной смертью, 4 марта 1974 года уголовное дело, возбуждённое по факту смерти Ефремова Ивана Антоновича, за отсутствием события преступления мною было прекращено. Сомнений в личности писателя не осталось.

Читатель вновь поставит вопрос: зачем лукавить, разве сразу не было известно о вызове неотложки из поликлиники Академии наук? Не могу ничего сказать о наличии или отсутствии лукавства. В первично представленных из оперативного подразделения материалах было сказано, что перед смертью городскую скорую помощь к Ефремову не вызывали, его быстро без вскрытия кремировали и эти факты вызывали необъяснимые подозрения. О вызове академической неотложки мы узнали после изъятия истории болезни писателя из этой поликлиники только в ходе следствия, так как до этого процессуальных оснований выемки не имелось, а негласное оперативное мероприятие по изъятию содержало риски рассекречивания факта ведения разработки.

Может последовать вопрос: а было ли «странное» и, возможно, отравленное письмо, от которого умер Ефремов? Да, Иван Антонович получил накануне смерти письмо, прочитал его. Но умер он в постели более чем через 12 часов после этого, а не через час, как утверждается в газетной публикации. Такой версии о причинах смерти при расследовании мы даже не выдвигали. Пусть это останется на совести авторов газетной «утки» 1992 года.

Следует отметить, что оперативную работу по писателю консультировал проживавший тогда в Москве знаменитый разведчик Ким Филби. В результате, задолго до возбуждения уголовного дела проверка так называемой «разведывательной» составляющей в биографии Ивана Ефремова была прекращена как неосновательная. Здесь также своевременно была поставлена точка, согласно которой неуместны какие-либо досужие размышления про его «английский шпионаж».

Как видит читатель, по моему рассказу невозможно сделать сенсации из жизни великого И.А. Ефремова. До этого дела я знал писателя по его книгам, в ходе следствия я увидел великого исследователя, мыслителя, творца и человека-глыбу. Читаешь его всем известные произведения «Туманность Андромеды», «Лезвие бритвы», «Таис Афинская» и поражаешься мастерству создателя восхитительного образа женщины-богини, который он воспевал до последних дней своей жизни. Кроме того, в ходе расследования я прочитал оставшиеся после смерти Ефремова и изъятые у него дома при обыске рукописные неопубликованные рассказы про всех женщин, которых он познал и любил в жизни. Для меня это было открытием нового мастера-писателя, сумевшего в откровенной наготе отношений мужчины и женщины так возвеличить физическую близость, что мысли о непристойности таких повествований кажутся просто кощунственными. Когда я объявил его вдове, Таисии Иосифовне Ефремовой, стойко перенёсшей боль от утраты близкого человека и оскорбления подозрениями к нему, о прекращении дела и возвращал ей эти рассказы вместе со всеми изъятыми материалами, то просил сохранить неопубликованное, найти способ и возможное время их издания. Мне казалось, что литературной обработки они не требовали. Помню, она печально улыбнулась, расценила эти рассказы как «хулиганство Ивана Антоновича», которое он в своём завещании просил уничтожить. На этой встрече Таисия Иосифовна подарила мне со своим автографом посвящённый ей только что вышедший из печати роман И.А. Ефремова «Таис Афинская», который я храню в домашней библиотеке. Вот что она написала: «Прочитав эту книгу, Вы ещё больше узнаете Ивана Антоновича – человека необычайной честности». Мы долго беседовали. Многое из сделанного на следствии, естественно, я ей сказать не мог, но старался убедить её в отсутствии у органов каких-либо претензий к покойному писателю. Не знаю, насколько она тогда поверила мне.

В ходе следствия я просмотрел поднятые из архивов несколько дел на Ивана Ефремова, заведённых на него органами ОГПУ-НКВД в разное время. Дела тогда возникали быстро. Занимаясь наукой, он прикасался и к секретам государства. А что тогда не было секретом? Но во всех этих делах не было ни одного вывода о нарушении им закона. И здесь Иван Антонович остался также чистым в своих делах и поступках. Было дело о его изучении в целях вербовки в качестве секретного агента НКВД, но такой вербовки не состоялось. Отказался Иван Антонович быть осведомителем или сексотом, как было написано, из-за «отсутствия оперативных возможностей» для такой работы. Это был мужественный, но опасный для того времени поступок учёного. А ведь не арестовали, дали возможность работать, а может, потому что Ефремов стал тогда уже известным учёным и нужны были результаты его работы. Не стоит, кстати, забывать о его причастности к секретной разведке алмазных месторождений. Описанные в его романах такие месторождения расцениваются как предсказания, а в секретных отчётах того времени как реальные результаты геологических поисков и исследований.

Так закончилось расследование этого дела, в котором окончательная точка о светлом образе писателя-фантаста Ефремова И.А. была нами всё же поставлена, без сенсаций и шпионских страстей.

По действовавшим тогда в КГБ правилам при возбуждении уголовного дела были подготовлены и направлены в вышестоящие ведомственные органы и в высшие партийные инстанции информационные сообщения, в которых говорилось о сомнениях в личности писателя как части оснований для возбуждения дела. После прекращения дела в эти же инстанции были направлены сообщения о результатах расследования дела и констатировалось отсутствие оснований для каких-либо правовых претензий к И.А. Ефремову. Прекращённое уголовное дело было сдано в архив Московского управления КГБ, где оно хранилось до 28 апреля 1999 года, когда было уничтожено. Сообщение об этом получено родственниками писателя. О причинах и основаниях такого решения ничего не сообщается.

Москва, 2018 год

---

¹ И. А. Ефремов. Час Быка. – М.: Престиж Бук, 2020. – С. 575–589.