Николай Смирнов

Земляне на Тормансе – взаимодействие энергий

Борьба действительности и очевидности

 

Мы постоянно сталкиваемся в романе с противоречием между действительностью и очевидностью, то есть подлинной и мнимой реальностью. Символ этого противоречия на Земле – отлёт «Тёмного Пламени» (внешне похожий на постыдное бегство, как написано в романе) – разворачивается на Тормансе чередой нетривиальных ситуаций. Фактически следование очевидности оказывается той поверхностной адаптацией, которая губила в процессе эволюции многие виды животных при изменении условий существования. Очевидность бросается в глаза, тащит по колее привычных реакций на давно знакомые вещи. Но вот резко меняется «точка сборки» – и старые наработки становятся камнем на шее, если человек вовремя не сбрасывает с себя их притягательную, но ложную простоту. Часто необычность отторгается только потому, что нет навыка её восприятия и нет понимания необходимости большой работы для этого.

 

Фай Родис – уникальная женщина в мировой литературе. Ефремов доверил ей представлять человечество в невероятно сложной и деликатной миссии, да и другие женщины «Тёмного Пламени» сыграли гораздо большую роль на планете, нежели мужчины. Грубому ограниченному началу ян ноосферы Торманса в романе противопоставлено обаяние, такт и бездонная интуиция женственности начала инь. Это не случайно и с точки зрения развития всей нашей цивилизации имеет огромную важность. Именно с женщиной Ефремов связывал свои надежды на лучшее будущее. Эпохой Матери Мира называли грядущее Рерихи.

Ефремовские героини оказываются в мире, где женщина угнетена и где её привыкли воспринимать – в лучшем случае – в качестве украшения к самоуверенной власти насилия больших и малых владык. Это придаёт встречам предводительницы экспедиции и диктатора планеты особый подтекст и особое напряжение.

(Остаётся только предполагать, какое развитие событий нас ожидало бы, если бы переговоры велись Гриф Рифтом.)

На примере энергетического взаимодействия диктатора планеты и начальницы земной экспедиции можно понять всю правду ефремовского человековедения.

Родис выступает в качестве давно подавленной атрофировавшейся совести Чойо Чагаса. Фактически, разговаривая с ней, он разговаривает с тем высшим, что изначально заложено в каждого человека и может быть выявлено в соответствующих условиях. И это его бессознательно тревожит.

Диктатор изо всех сил пытается раскачать невозмутимость гостьи, раз за разом одерживающей над ним победы в психологических поединках. Всякий раз его удар либо проваливается в пустоту – в лучших традициях философии боевых искусств, либо натыкается на стену высшего самообладания. Даже имея право первого хода (молчаливо предполагалось, что темы бесед выбирает он сам), Чойо Чагас вынужден кружить, как хищный зверь, в поисках уязвимой точки. Но эти попытки всё более раскрывают его самого, и прежде всего – перед самим собой.

Родис не играет с владыкой, у неё иные цели. Она неуязвима, потому что ей нечего таить, любую мысль она бесстрашно доводит до логического завершения. Она неуязвима, потому что цельно проживает все чувства, и особенно – сострадание к людям и желание им помогать.

Чойо Чагас околдован не только внешностью гостьи. Энергия бесстрашной чистоты её обаяния, наплывающая целостным потоком, мало-помалу проникла в тщательно скрываемые трещины его неизбежно ущербного внутреннего мира. В результате их парадоксального взаимодействия он придумал сложный компромисс, сочетающий, на его взгляд, интересы всех сторон. Он предложил Родис стать матерью своего ребёнка, утверждая, что сделает его наследником. Так неготовность выйти из мира очевидности приводит к рассудочным рационализациям, наслоению эпициклов на изначально чистое и незамутнённое зерно духа, видящее «Прямым Лучом». Энергия владыки оказалась неспособна разогнаться для преодоления огромной психологической гравитации коллапсирующей ноосферы его планеты, почти соскользнувшей в чёрную дыру полного инферно.

 

Тормансианам, даже образованным, неимоверно тяжело воспринимать диалектические формулировки гостей с Земли. Для чёрно-белого мира богатство красок – всегда отвлечённость или фантазия.

В мрачную Матрицу искусственных представлений о должном попадают звездолётчики. Но человек, подвластный ей, не может противостоять злу в масштабах всей планеты. Условиям Торманса земляне должны противопоставить невиданное там качество духовного развития.

Конечная степень духовного восхождения в буддизме – нирвана. Это значит, что мудрец вырвался за пределы сансары – круга страдающей и перевоплощающейся жизни, превозмог её своим духовным подвижничеством и вступил в сверхжизнь, полную творческого блаженства. Однако часть йогинов и подвижников сознательно отказываются от нирваны и с высот достигнутого спускаются обратно в наш мир. Ими движет любовь и сострадание к людям. Это бодхисаттвы. Судьба их, как правило, трагична.

Для тормансиан эти борения страдающих чистых сердец, принявших в себя яд их отравленной жизни, были таинственной эзотерикой, тем апокрифом, который смогли бы понять лишь единицы из них.

Люди ЭВР подобны воплощению своей власти над косной материей – Звездолёту Прямого Луча. Они глядят в сердцевину вещей и процессов, им видна скрытая за кулисами времени развязка.

– Обречённость Родис отгораживает её от меня, а за моей спиной тоже тень смерти…

Это слова Гриф Рифта. Его сомнения и стремление уйти с планеты далеки от страха или презрения к низшей жизни. Он потерял любимую женщину и, полюбив «женщину, которую невозможно было не любить», понял, что потеряет и её тоже. И не только он, вся мудрая и устроенная Земля потеряет её. И не поможет ни великое знание, ни беззаветная преданность, ни самая пламенная любовь. «Нельзя безнаказанно пройти через инферно». В этой фразе – и добровольное принятие закона жертвы, и запрет на возмездие, и тяжкое сомнение Рифта в смысле окружающего мира, убивающего своих лучших детей.

Вскоре едва не погибает Чеди Даан. Помните?

– Вы? – с безмерным удивлением прошептала Чеди. – За что?

Молодая социологиня с фиалковыми глазами оказалась погружена в самые непредсказуемые слои инферно, где беда приходит случайно и является привычной, где хаотичность неупорядоченной жизни гарантирует выковывание кармической цепи Стрелы Аримана и преобразуется в трагическую закономерность.

Нравственная высота девушки столь велика, что убийца вызывает в ней лишь глубочайшее горестное удивление. Самоубийство Шотшека, ощутившего непереносимые по чистоте вибрации духа, показывает Ефремова знатоком, приобщённым к высшим загадкам человеческого бытия. Только человек, понимающий ослепительную силу света, мог так описать звериные мучения прикоснувшегося к этому свету абсолютно неподготовленного существа. На Востоке сказали бы, что мгновенная карма Шотшека есть результат его покушения на святое.

Мы  уже упомянули о карме – законе причинно-следственных связей, законе воздаяния. Люди Земли приняли на себя карму тормансианского общества и добровольно стали для него искупительной жертвой. Но жертв оказалось мало…

Если человек прямо из сауны отправится гулять в тридцатиградусный мороз, то он серьёзно рискует физическим здоровьем. Если дирижёр или композитор пойдёт работать на стройку, где жуткие механические звуки молотов, пил и моторов заменят ему виолончель, рояль или арфу, он рискует здоровьем психическим. Но если честный и добрый человек идёт увещевать бандитов и отморозков, то он рискует жизнью.

Слишком велика разность потенциалов.

Недаром астронавигатор Вир Норин, изумляясь нечеловеческим условиям в местных больницах, ёмко обобщает причины существующего положения дел:

– …Люди Ян-Ях не подобны туго натянутым струнам, как мы, земляне, и легче переносят инфернальные условия. У них нет другого выхода. Мы бы очень скоро расплатились здесь за нашу быстроту реакций, напряжённость чувств и нагрузку памяти.

 

И, несмотря на это, тот же Вир Норин добровольно включается в карму планеты, ответив на любовь тормансианской девушки Сю-Ан-Те.

Земляне трезвы в своих оценках. Они понимают, что Вир Норин проживёт в условиях планеты мучений от силы год-два и погибнет. Понимает это и сам Вир Норин. Но решения своего не меняет. Потому что энергия истинной любви истиннее любой другой. А истинно только то, за что человек готов умереть. Карма Торманса захлестнула всех землян. Важно другое – земляне сознательно это допустили, так как тормансиане нуждались в третьем измерении, в тех самых «опорных столбах, возвышающихся над средним уровнем», о которых Ефремов пишет как о необходимом избыточном разнообразии, разрушающем поверхностную адаптацию плоской системы.

Тучи сгущаются над пришельцами. Земляне стали катализаторами  медленно назревавших событий и невольно пробудили защитные механизмы, свойственные всякой системе. И в этом тоже была своя предсказуемая, но неотвратимая диалектика. Врачуя планету от нравственной чумы, они были защищены от заражения своей моральной чистотой и знанием. Они знали меру, и сострадание их было действенно. Но весь смысл миссии заставил их сознательно нарушить известную истину, что «никакие условия, мольбы и договоры с бандитами невозможны». Из-за этого они остались уязвимы физически, и система лжи, предательства и невежества нанесла свой главный ответный удар – погибла богоравная Фай.

           

Лишь в конце своих выступлений перед учёными Торманса Вир Норин говорит о том, о чём надо было, судя по всему, говорить с самого начала, – об изменениях психологии мировосприятия. От этого зависит выбор целей и средств исследования и готовность осознавать те или иные выводы из своих опытов (сейчас этими вопросами занимается постнеклассическая наука, в том числе синергетика и герменевтика).

В этом тоже явственно видна борьба ограниченной очевидности и безграничной действительности, дискретности творчески скудного калейдоскопа внешне разорванных фактов и континуальности диалектически понятых процессов, протягивающихся в беспредельность.

Любое достижение – лишь надстройка. Базис покоится в самом человеке. Запомним и мы: мир – не комната. Упрямое стремление найти в науке подтверждение ограниченным представлениям о жизни – следствие психологической незрелости. Думать о беспредельных просторах мира и радоваться им – значит, принимать участие в сотрудничестве с мирозданием.