КОРАБЛЮ ВЗЛЕТ!
Из переписки русского советского писателя-фантаста, палеонтолога, лауреата Государственной премии СССР Ивана Антоновича Ефремова (1907-1972 гг.)
(Орфография и пунктуация - авторские)
Книжное обозрение (Москва).- 1988.- 12 февр.- (No 7 (1133)).- С. 7-10.
С 1958 года и до самой смерти в 1972 году ученый и писатель И. А. Ефремов вел переписку с ленинградскими писателями Е. П. Брандисом и В. И. Дмитриевским. Письма Ивана Антоновича предназначались одновременно обоим адресатам, независимо от того, кому были направлены. В настоящее время оригиналы хранятся в архиве Е. П. Брандиса у его вдовы К. Ф. Куликовой. Благодаря любезности К. Ф. Куликовой и с разрешения Т. И. Ефремовой мне удалось ознакомиться и поработать с письмами. В них кусочки автобиографии и рассуждения о творчестве, научные и литературные концепции, непреклонность борца, уже подарившего стране несколько месторождений полезных ископаемых, разгадавшего тайны захоронений древних животных, нанесшего на карту Родины неразведанные территории, через которые впоследствии проляжет и стальная стрела БАМа. К началу знакомства Ефремова с Брандисом и Дмитриевским уже найдены в Сибири кимберлитовые трубки с алмазами, предсказанные в рассказе "Алмазная труба" (1945 г.). В самом начале этого знакомства, переросшего в дружбу, осуществилось и другое предвидение Ефремова, описанное в рассказе "Тень Минувшего" и подтолкнувшее Ю. Н. Денисюка, по его собственному признанию, к созданию практической голографии (1962 г.). С достигнутых позиций прекрасно смотрится жизнь Ефремова-ученого. Но и в писательской среде Иван Антонович тоже фигура далеко не случайная. К этому периоду увидели свет больше десятка его книг, в том числе "Туманность Андромеды", поистине революционное произведение не только отечественной, но и мировой литературы. Без преувеличения можно сказать, что Ефремов проложил путь тем, кто составляет сегодня у нас славу фантастики, открыл ее нынешний, современный этап. Естественно, что все это находило отражение в его письмах. Вчитываешься в них - и возникает образ мечтателя и мыслителя, человека доброй и щедрой Души.
Феликс ДЫМОВ.
"ТРУДАМИ И ДУШОЙ НАЛАЖЕННОЕ..."
...трудами и душой налаженное Вами, интересное и полезное для других оказывается выброшенным за борт как пустая бумажка, и нет никакой возможности отстоять его, потому что сражаться с паровым катком или бревном без противотанковой пушки нельзя. Вот тогда получается на душе тоскливо от внезапного понимания, что мир вовсе не так уж хорош, как кажется и как хочется, и главное, будущее не обещает чудесных превращений...
Все это я переживал не раз за свою длинную научную жизнь и так и не научился не огорчаться и не надеяться на лучшее..."
Из классических утопистов мне наиболее приятен Фурье (он наиболее трезв в суждениях). На "Андромеду" они могли повлиять лишь отдаленно, потому что теперь это - почти религиозные мечты о праведном человечестве, и мы понимаем, насколько сложнее общественное развитие нашей планеты. Ближе всего к Андромеде Уэллсовские "Люди как боги" (Men like gods) - вещь в свое время так же недооцененная нашими философами, как позднее кибернетика.
Романа Бреммера "В туманности Андромеды" я не читал - не мог достать, его нет в СССР, равно как и другой книги об Андромеде: Large E. C. Dawn in Andromeda, London, 1956 ("Рассвет в Андромеде").
Первый роман, насколько помню - на спиритической основе. Третья известная мне вещь (есть у меня) это роман Мерака: "Темная Андромеда" (A. J. Merak, Dark Andromeda, London, 1954) - чудовищный типично американский межгалактический пошлый и вульгарный шпионаж. Есть еще небольшая повесть "Пленены в Андромеде" (Marooned in Andromeda), не помню автора, тоже пустяковина космических заговоров, необычайных чудовищ и очаровательных астронавток.
Как видите, ни одна из этих книг не могла быть отправной точкой для моей "Андромеды" потому ли, что я не читал или потому, что чепуха".
...важнейшая ошибка в разделе об утопиях - это отсутствие Чернышевского. Как ни навязло в зубах многое о Чернышевском, но тут, пожалуй, надо сказать, что все утописты и Фурье в том числе говорили об утопиях, как о прекрасной сказке, хотя и зовущей умы, но бесконечно далекой от реальности. А Чернышевский первым заговорил о прекрасном будущем, как о настоящей реальности, достижимой в соединенных усилиях людей".
О Баурджеде. В основе - историческое лицо - некий казначеи фараона V-й династии Древнего Царства Бауркар, о котором известно, что фараон Сахура послал его к крайним пределам юга. Я перенес действие и VI-ю династию, потому что мне показалась более драматичной история фараона Джедефра, и соответственно изменил имя казначея, связанное с именем фараона. Источники, которыми я пользовался, даже трудно перечислить - в общем, примерно все, что есть по эпохе всех трех царств на русском языке - десятки сводок и сотни отдельных работ, от "классических" (Брестед, Масперо, Голенищев, Тураев и мн. др.) до самых последних советских исследований".
Сущность "Лезвия" в попытке написания научно-фантастической (точнее - научно-художественной) повести на тему современных научных взглядов на биологию, психофизиологию и психологию человека и проистекающие отсюда обоснования современной этики и эстетики для нового общества и новой морали. Идейная основа повести в том, что внутри самого человека, каков он есть в настоящее время, а не в каком-то отдаленном будущем, есть нераскрытые могучие силы, пробуждение которых путем соответствующего воспитания и тренировки приведут к высокой духовной силе, о какой мы мечтаем лишь для людей отдаленного коммунистического завтра. То же самое можно сказать о физическом облике человека. Призыв искать прекрасное будущее не только в космическом завтра, но здесь, сейчас, для всех - цель написания повести".
Вот и приступил я к последней главе "Таис", которая называется "Афродита Амбологера", т. е. Афродита "Отвращающая Старость". Всего получается около 14 листов - как раз размер "Ойкумены" (без Баурджеда). Что можно сказать об этой повести? Опять не лезет в ворота того или иного стиля и жанра. Я взял героиней гетеру. Почему? Во-первых, потому, что гетеры высшего класса Аспазия, Лаис, Фрина и т. п. были образованнейшими женщинами своего времени, подругами (гетера и значит - "подруга", "компаньонка") выдающихся людей и преимущественно художников, поэтов и полководцев (они же - государственные деятели). Мне нужно было взглянуть на деяния Александра глазами образованного, но не заинтересованного в политике, завоеваниях, торговле человека, свободного от принадлежности к той или иной школе философов, - философа, свободного от воспевания подвигов поэта, историка, не углубленного в свое творчество, как художник, и потому имеющего открытые глаза. Лучше гетеры не найти.
Но этот поворот повлек за собой исследование некоторых малоизвестных религиозных течений, остатков матриархата, тайных женских культов, представление о художнике и поэте в эллинской культуре, столкновение Эллады с огромным миром Азии - словом, та сторона духовного развития, которая удивительнейшим образом опускается историками, затмеваясь описанием битв, завоеваний, материальных приобретении и количества убитых, которую приходится собирать по крохам, дополняя, конечно, фантазией.
И все же, по сюжету и динамике - это повесть приключенческого характера в той же мере, в какой приключенческая "Лезвие бритвы". Однако и в сюжетной линии она опирается на малоизвестные широким кругам читателей исторические факты. Поэтому и столь много раз использованные в литературе походы Александра Великого здесь предстают в несколько ином свете, освещены на основании других, не столь изжеванных эпизодов. И конечно, как всегда и неизбежно, диалектическая основа анализа исторического развития позволяет также придать несколько другой аспект государственности Александра, связи Азии и Европы и истинном месте империи в тогдашнем мире. Это я перечислил структурно-идеологические связи, а что касается художественной "расцветки" - Вы о ней имеете представление.
Цель повести - показать, как впервые в европейском мире родилось представление о комонойе - равенстве всех людей в разуме, в духовной жизни, несмотря на различие народов, племен, обычаев и религий. Это произошло потому, что походы Александра распахнули ворота в Азию, до той поры доступные лишь торговцам и пленным рабам, ворота обмена культур. В этом-то собственно главный стержень этого этапа развития истории человечества (с нашей, европейской + индийской точки зрения).
Немного о другом - литературоведческом. Интересно, как изменяется литературное "окружение" моих произведений. Сначала "рассказы о необыкновенном" были в самом деле необыкновенны для советской литературы. Никто (абсолютно!) не писал так и на подобные темы. Затем, с прогрессом науки и распространением популяризации, рассказы потеряли свою необыкновенность, а сейчас необычайные открытия и наблюдения выкапываются отовсюду и печатаются прямо-таки пачками в альманахах типа "Эврика", "Вокруг света". Когда писалась и издавалась "На краю Ойкумены", тогда в советской литературе не было ни единой повести из древней истории (ее, кажется, почти и не учили в школе), "Ойкумена" даже валялась пять лет из-за непривычной манеры изложения исторических повестей, не содержавшего великих героев, победителей и т. п. То же самое с "Туманностью". Непонимание коммунистического общества, порожденное сегодняшними (вчерашними) представлениями о классовой борьбе и классовой структуре было перенесено вопреки классикам марксизма на будущее. А сейчас повести о полетах на звезды, об иных цивилизациях и будущем коммунизме уже стали обычными. Вспомним, что когда-то меня обвиняли из-за "Тени Минувшего", что как я посмел предположить где-то в иных мирах существование коммунистического общества на 70 миллионов лет раньше, чем у нас на Земле! Как посмел! Это было на заседании в СП в 1945 году... выступал Кирилл Андреев. В том же году Л. Кассиль сказал, что мои рассказы хороши, но производят впечатление переводов с английского - настолько они не привычны. В том же году или на год позже П. П. Бажов сказал, что Ефремов - это "белое золото" - так называли когда-то на Урале платину, не понимая ее ценности, и заряжали ружья вместо дроби, экономя более дорогой свинец!
"Лезвие бритвы" и по сие время считается высоколобыми критиками моей творческой неудачей. А я ценю этот роман выше всех своих (или люблю его больше). Публика уже его оценила - 30 - 40 руб. на черном рынке, как Библия. Все дело в том, что в приключенческую рамку пришлось оправить апокриф - вещи, о которых не принято было у нас говорить, а при Сталине просто - 10 лет в Сибирь: о йоге, о духовном могуществе человека, о самовоспитании - все это так же впервые явилось в нашей литературе, в результате чего появились легенды, что я якобы посвященный йог, проведший сколько-то лет в Тибете и Индии, мудрец, вскрывающий тайны.
До сих пор издательства относятся к "Лезвию" с непобедимой осторожностью, и эта книга пока еще не стала пройденным этапом, как все остальные, хотя о йоге печатаются статьи, снимаются фильмы, а психология прочно входит в бытие общества, пусть не теми темпами, как это было бы надо.
Очевидно, что литература должна получить оценку не только с точки зрения установленных канонов, но и по каким-то иным критериям... Точно так же в "Часе Быка" люди еще не разобрались. Доброжелатели нашего строя увидели в нем попытку разобраться в препонах и проблемах на пути к коммунизму, скрытые ненавистники - лишь пасквиль. А я уверен, что после "Часа Быка" появятся многочисленные произведения, спокойно, доброжелательно и мудро разбирающие бесчисленные препоны и задачи психологической переработки современных людей в истинных коммунистов, для которых ответственность за ближнего и дальнего и забота о нем - задача жизни и все остальное, АБСОЛЮТНО ВСЕ - второстепенно, низшего порядка. Это и есть тот опорный столб духовного воспитания, без которого не будет коммунизма! Но чтобы "Час Быка" стал столь же обычным, как "Туманность", надо, чтобы прошло еще лет 15 поступательного движения нашей литературы*.
Из обозримого "старения" моих книг, точнее, перевода их из разряда необыкновенности в обыкновенность, следует очень важный вывод - насколько быстро изменяется "бэкграунд" (заднеплановый фон) жизни и как тщательно должен его чувствовать писатель, если он пытается ощущать грядущее. Это в общем-то несущественно для исторического романиста, хотя и тут взгляд в прошлое должен находить отзвук в настоящем, иначе историческую вещь будет скучно читать, как то и случилось с романами Мордовцева, Лажечникова, Загоскина. Иными словами, исследуя историю, надо искать в ней то, что интересует нас сегодня, и находя его, ликовать перед силой человеческого разума и чувств. Тупое перечисление событий, костюмов и обычаев, хотя и имеет известный интерес, мало для жадной души пытливого человека".
***
"КОНТАКТ УМА С УМОМ..."
"Теория" Агреста, Казанцева и иже с ними - не нова. Уже очень давно в зарубежной литературе есть всякие фантазии на этот счет, примерно с 30-х годов. Но есть много книг, начиная с Великовского, объясняющих те же самые факты (разрушение Содома и т. п.) космическими катастрофами и подгоняющими убедительные доказательства о времени этих катастроф - 1600 и 700 до нашей эры. Летающие тарелки усиленно муссировались в Америке и вообще на Западе лет пять тому назад, теперь эта мода докатилась до нас. Я глубоко убежден, что видения тарелок есть новый вид массового самовнушения и истерии, только в средневековье видели дьяволов и ангелов, а мы теперь - космические корабли. Кроме того, с открытием локации и с радиотелескопами мы стали наталкиваться на разные неизученные и не замечавшиеся ранее атмосферные явления, которые пока мерещатся нам кораблями даже по данным наблюдательных научных и военных станций. Конечно, я - не "ультима рацио", но мне-то кажется, что по всем законам божеским и человеческим любые пришельцы должны вступать с нами в настоящий контакт или же приняться избивать нас, как это мыслят военные, но отнюдь не доверять тайны своего существования случайным психопатам вроде Адамского и иже с ними. Вот почему я не верю в летающие тарелки и считаю, что у доказывающих наличие астронавтов в прошлом еще нет никаких достаточно серьезных доказательств, чтобы об этом можно было говорить в плане науки, научными методами. Получается вроде телепатии - факт есть, а объяснения ненаучны (контакт ума с умом, когда на деле "ум", "разум" - вещи несуществующие) и опыты - тоже. Нет методики, нет и исходных позиций. Кстати, пробитые металлическим орудием кости в самом деле найдены в одесских катакомбах - возраст 1 миллион лет!, но даже для серьезного построения какой-либо гипотезы на основе этого факта еще нет данных".
Некоторые мысли о научной фантастике.
Бурное развитие потребности в научной фантастике характерно для второй четверти нашего века и с тех пор продолжается. Почему это так и почему столь силен зов к фантастике у молодежи? В наш атеистический век религия все больше уходит из повседневности человека (я все время веду речь о мире в целом). Единственно могучую и достоверную силу, способную волшебно и быстро изменить жизнь, человек научился уже видеть в науке и в ее дериватах (производных) - технике, медицине. Поэтому сказочное могущество бога, святых, других персонажей сказок - богатырей, волшебников, фей и т. д. переносится теперь на науку и ее представителей. Рождается новая сказка XX века - научная, для людей, понимающих, что возможности науки в сотворении сказки, чуда, мифа нисколько не меньше, а даже более реальны, чем у могущественных сил, идущих из древнейших времен развития общественного сознания.
Эта свойственная человеку и психологически легко объяснимая вера в науку не развивалась бы без каждодневных доказательств реальности могущества науки, которые дает нам техника. Нет ничего удивительного поэтому, что развитие научной фантастики началось ранее в странах Запада, более технически развитых, чем старая Россия. У нас еще долго царили и продолжают царить традиции бытового, психологического романа, рассказов из жизни, за которые и посейчас ратуют поборники "высоколобой" литературы. Коренная ошибка этих поборников, считающих, что научная фантастика есть литература второго, если не третьего сорта, заключается в реакционном (именно так!) консерватизме, исключающем другую, чем прежде или даже теперь, структуру жизни и другую психологию человека. Они не видят, что с ростом населения Земли уже более нельзя даже просуществовать без науки, без научного земледелия, без новой медицины и техники с небывалой производительностью, обеспечивающей миллиарды людей. А если нельзя, то это значит, что наука перестала быть уделом чудаков-одиночек, случайных энтузиастов и превратилась в предмет величайшей государственной и народной заботы, в самый могущественный рычаг прогресса и борьбы за лучшую жизнь общества. А если так, то не тысячи, не десятки тысяч, как сейчас, а миллионы ученых и сотни миллионов техников должны обеспечить нарастающий темп развития человечества, его потребностей и "задела вперед", т. е. той суммы научных проблем, разработанных без видимой в настоящий момент пользы, которые явятся драгоценнейшим сокровищем нового, открытий и идей в дальнейшем рывке вперед.
Эта развивающаяся могучей рекой сила науки вторгается и в повседневную жизнь каждого человека, в его представления, мечты и заботы. Поэтому научная фантастика, или как ее можно определить, беллетристика о науке, искусство, взявшее предметом науку (не в смысле изучения или популяризации, как это, черт возьми, у нас любят пережевывать, а в смысле группы человеческих эмоций, связанных с наукой и научным творчеством), все больше сближается с литературой повседневной жизни, с "бытовой" или "психологической", ибо чем дальше, тем больше - нет быта без науки, нет психологии без науки и научных представлений о мире и жизни.
В этом слиянии с обычной литературой - дальнейший путь художественного совершенствования научной фантастики, ибо для посвященного в науку читателя отпадет необходимость объяснений, ныне составляющих главную беду и основное противоречие научной фантастики как искусства. Невежественная критика любит упрекать научную фантастику за излишние длинноты и нехудожественные отвлечения, кивая на краткость прозы Чехова и т. п. Но попробовал бы Чехов вкратце объяснить незнакомому с наукой читателю, что такое Галактика, посмотрели бы мы, куда девалась его краткость и точность! Хорошо быть кратким в вещах, доступных разумению каждого читателя! Однако с дальнейшим развитием науки, увеличением числа ученых-профессионалов и любителей (надо подумать над необходимостью развития у нас этой категории ученых) о Галактике можно будет говорить в двух словах, и тогда отпадет вся разница в художественном аппарате (исполнении) между художественной и научно-фантастической литературой, и последняя составит один из вполне равноправных ее разделов. В настоящее время только лучшие произведения научной фантастики приближаются к этому, еще далекому идеалу..."
***
"НИКОГДА НЕ СЛЕДУЯ ПРОТОРЕННЫМ..."
"В скольких книгах мы встречаем малолетних "крепышей", уже с детства показывавших свою гениальность, преданность великим идеям и т. д.", - восстает Иван Антонович против всяческих штампов, рассказывая о своей жизни в письме Дмитриевскому 29 марта 1961 года. Нет, не со штампов и не с шаблонов начиналось его детство!
Родился он в семье "самой что ни на есть мещанской", "внутренне глубочайше некультурной", с жестоким деспотизмом старовера-отца. Особенной крепостью сначала ребенок не отличался, сам, подрастая, развивал врожденные данные многолетними занятиями спортом. Только тогда заработали унаследованные им "кондовая, истинно русская сила, здоровье и блестящие самородковые способности отца". С четырех обучился читать. "Гигантская" память схватывала все, что как-то привлекало внимание. Обладал "сильнейшим пристрастием к книгам о путешествиях, к тяжелым предметам (особенная страсть к залитым свинцом часовым гирям, к медным ступкам и утюгам), которыми мог играть часами, также к самым разным минералам, но преимущественно - кристаллам". "Только потому, что эта кондовая семья разбилась, мои способности смогли пойти туда, где мне самому хотелось их применить. Т. о. Революция была также и моим освобождением из мещанства, которое могло бы наложить на меня серьезный отпечаток".
Трех человек называет Ефремов в числе тех, кто основательно повлиял на выбор им жизненного пути. Это академики П. П. Сушкин и А. А. Борисяк и капитан Д. А. Лухманов. "...Между ними, - с изрядной долей самоиронии восклицает Иван Антонович, - путается совсем еще незначительная, ничего не знающая щенячья личность, у которой все же видят основное - стремление к науке, по любви, без всякого расчета... В те годы идти в науку не представляло никакого расчета... Это был путь бедности, второстепенного места в жизни в сопровождении нескончаемого труда, но в то же время путь широкого и свободного удовлетворения жажды знания..." Его тоже питало "захватившее всю молодую интеллигенцию того времени стремление к участию в размахе освоения страны, пятилеток, открывательства нового повсюду, в том числе и в Сибири". Важнейшее значение Иван Антонович придает сохранению в любых условиях самобытности, индивидуальности: "Я, например, сам считаю одним из своих хороших свойств - достаточный запас энергии и смелости, чтобы проламываться по своему собственному пути, никогда не следуя проторенным. Пожалуй, именно это + еще доброе, морально здоровое отношение к человекам, вещам и явлениям вообще + еще многообразие фактов, захватываемых и приводимых в действие в моих произведениях".
От многого зависят наши судьбы. Не требует доказательств влияние других людей. Немножко стыдясь, бравируя неверием и потому с насмешкой и шиком мы признаем воздействие звезд, зачитываем вслух под Новый год гороскопы, расставляем на полках фигурки зверей, символизирующих год по восточному календарю, носим изображения знаков зодиака. Легенды приписывают разные таинственные свойства драгоценным камням. Испытывать их "воздействие" было бы вероятно "к лицу" геологу Ефремову. А вот можно ли быть как-то связанным с материком, никогда на нем не бывая? Оказывается, можно. Предметом такой пожизненной привязанности для Ефремова, включая интерес научный и литературный, явилась Африка. Действие многих ефремовских произведений и отдельных эпизодов в других проистекает на Черном материке. Именно сравнение тектонических платформ Сибири и Африки, обнаружение одинакового геологического строения участков помогло Ивану Антоновичу предсказать наличие кимберлитовых трубок в Сибири, блестяще подтвердившееся впоследствии открытием алмазных месторождений.
Собственные высказывания Ефремова о счастливом континенте его судьбы все из того же письма Дмитриевскому рекомендуют "...осмыслить Африку немного по-другому - не географически, ибо такая "Африка" может случиться и в Аравии, и в Индии, и в Монголии. Вероятно, тут надо писать исторически, ибо Африка для меня - это страна первобытности, кусок древнего мира, островок, выживший среди нашей цивилизации, где и животный мир, и растения, и люди - хранят в себе черты далекого прошлого планеты. Все усиливавшийся с годами интерес к истории постепенно менял планы, в каких представлялась Африка, - от наивно-романтического интереса к Черному материку до глубокого стремления познать и ощутить прошлое всесторонне посредством пейзажей, животных, растений и, наконец, людей Африки как ключей к воссозданию ретроспективной, но живой картины ушедшего мира".
Иван Антонович непрерывно соразмеряет все, что происходит вокруг него в жизни, с тем, что и как он пишет. "Купеческая кровь, - шутит он, - дает мне возможность смотреть на вещи трезвее, чем это делают мои доброжелатели".
Работа над Часом Быка подвигается - пишется восьмая глава "Три слоя смерти", в общем, уже около 10 листов... за половину перевалило. Сомневаюсь, чтобы при настоящем курсе в верхах роман имел успех. Ну что ж, поваляется года два - не привыкать стать!
В особенности я засомневался, когда прочитал в Комсомолке статью секретаря Ленинградского обкома ВЛКСМ о необходимости... перестать писать упадочные произведения о войне вроде Симонова, Бакланова, Быкова и т. д. Ежели разрешается призывать... к этакому, то где уж мне с моим резко антивоенным миросозерцанием. Оно, собственно говоря, не антивоенное, но я за винтовку и против громадной военной машины..."
...с русским человеком не сладишь - отчего так и трудно строить коммунизм, что всех надо убеждать лишь на опыте. Это исконное недоверие к умственным убеждениям сидит в каждом из нас видимо от дикого скифа!"
...А мелкотравчатое возмутительство - оно не в свойствах русского народа, как бы там хамоваты и пьяноваты мы не были. Правда, дурацкий разнобой в нашей интеллигенции, приведший ее к краху, всегда был, но это потому, что уж очень она была разношерстная и неотстоявшаяся... За предупреждением должно стоять конструктивное - иначе теряется цель и смысл самого-то предупреждения - кого и для чего предупреждать, если и так все дрянь?!"
Трудно... видеть, как исчезает все привычное с юности и заменяется совершенно иным, может быть, лучшим, но чужим и жестким. Особенно это относится к исчезновению того российского, что нам дорого и мило, но искоренялось при помощи иных национальностей достаточно долго, чтобы практически оказаться на грани небытия. Вот это тревожит и не способствует тому благополучию, какое написано на лицах гостей, приезжающих в последние месяцы из иных стран".
Природа оказалась немилостивой к Ивану Антоновичу. Тяжелые, всепогодные экспедиции, изнурительный, на полном напряжении сил труд подорвали даже его могучее здоровье. В письмах начинают проскальзывать мысли о пределах человеческих возможностей, о смерти как неизбежном итоге жизни. Впрочем, и этим, казалось бы, заведомо пессимистическим мыслям, Иван Антонович умеет придать философский смысл, старается не отнять бодрости у друзей, сознавая, что не может их не опечалить:
...До чего же мы все живем под прессом - то страха (общего) атомной войны, то - рака (личного и узко-семейного). Ей богу, лучше быть потупее... впрочем, как подумаешь, что зато исчез бы весь широкий и интереснейший мир, нет, не лучше! Расплачиваться все равно неизбежно и за то и за другое, только по-разному... Когда Вы излечитесь от Вашей светлой романтики, Владимир Иванович, дорогой? Впрочем, не излечивайтесь, не нужно - лучше прожить наивным соколом, чем софистической змеей..."
Как силен вечный человеческий протест против неизбежности смерти и когда же наконец мы сможем преодолеть его? Что тут надо - веру в науку или какую-то особенную религию, вроде индусской? Но и в последней ведь смерть только тогда освобождение, когда мудрец уходит из жизни в экстазе - самадхи, якобы в соединении с божеством..."
Совсем малый круг друзей посвящен в истинную картину его здоровья. Какая же сила духа нужна, чтобы писать о себе самом так доверительно и спокойно:
...Должен предупредить Вас, что это письмо - только Вам, как пишут в английской секретной службе, судя по Джеймсу Бонду - "фор йор айз онли" - только для Ваших глаз... В последней моей кардиограмме произошло ухудшение... Само по себе это не непосредственная опасность, но в совокупности со всем, что есть, - неважно. Энергии не осталось - броненосец тонет.
Кроме шуток, у меня ощущение, что я, как хороший броненосец, с большой силой машин, запасом плывучести и т. д., но получивший пробоину, которую никак не могут заделать... И вот медленно, но верно заполняется водой один отсек за другим и корабль садится все глубже в воду. Он еще идет, но скорости набрать нельзя - выдавятся переборки и сразу пойдешь ко дну, поэтому броненосец идет медленно, почти с торжественной обреченностью, погружаясь, но с виду все такой же тяжелый и сильный. А в рубке управления мечется, пытаясь что-то сделать, - капитан - мой Тасенок (Т. И. Ефремова) и экипаж из моих друзей, готовых сделать, что возможно, кроме главного - пробоина не заделываемая. Так и у меня - с каждой новой кардиограммой смотришь, как выполаживаются одни зубцы, опускаются другие, расползаются вширь, осложняясь дополнительными, третьи. Эту картину я отчетливо вижу и сам. Это - не паника, не внезапный припадок слабости или меланхолии, просто облеклось в поэтический образ мое заболевание. И не говорите ничего никому, ведь сколько осталось плавучести - величина неопределенная, зависит от общей жизненности организма и может быть не так уж скоро, кое-что во всяком случае успею сделать - это я как-то внутренним чутьем понимаю, хоть и не исключаю возможности внезапного поворота событий - но ведь это уже опасение кирпича на голову и потому не принимается во внимание. Как-то всегда привлекал меня один эпизод из Цусимского боя. Когда броненосец "Сисой Великий", подбитый, с испорченными машинами, спасаясь от японцев, встретил крейсер "Владимир Мономах" и поднял сигнал: "тону, прошу принять команду на борт". И на мачтах крейсера взвились флаги ответного сигнала "сам через час пойду ко дну". Мой броненосец пока не отвечает этим сигналом людям, введенным в заблуждение моей всегдашней бодростью, но дело к тому пошло за последний год довольно быстро... "фор йор айз онли" кончилось".
В Иване Антоновиче была очень сильна ответственность перед другими. Постоянно подбадривая друзей и близких, любому протягивая руку помощи по первой просьбе и даже без просьбы, он жил сознанием, что человек, делающий подарки, едва ли не счастливее того, кто эти подарки получает.
Для всех нас такими подарками были его научные открытия и книги.
***
"НЕ СНОБИЗМ И НЕ МАНИЯ ВЕЛИЧИЯ..."
...На опыте "Лезвия" пришел к заключению, что писательство в нашей стране - дело выгодное лишь для халтурщиков или заказников. Посудите сами - я ведь писатель можно сказать удачливый и коммерчески "бестселлер", а что получается: "Лезвие" писал с середины 1959 года. т. е. до выхода книги пройдет без малого 5 1/2 лет. Если считать, что до выхода следующей мало-мальски "листажной" повести или романа пройдет минимум два года, ну, в самом лучшем случае - полтора, то получается семь лет, на которые растягивается финансовая поддержка от "Лезвия". Если все будет удачно, то "Лезвие" получит тройной гонорар (журнал + два издания). За вычетами, примерно по 8500, т. е. в итоге - 25 тысяч. Разделите на семь лет, получите около 300 рублей в месяц, поэтому если не будет в ближайшее же время крупного переиздания, то мой заработок писателя (не по величине, а по спросу и издаваемости) первого класса оказывается меньше моей докторской зарплаты - 400 р. в мес., не говоря уже о зав. лабораторской должности - 500 руб.
Каково же меньше пишущим и менее удачливым или издаваемым - просто жутко подумать.
В итоге - если не относиться к писанию как к некоему подвигу, но и не быть способным на откровенную халтуру и угодничество - не надо писать, а надо служить. Как ни странно, это сейчас даже почетнее, а то писателя всяк считает своим долгом критиковать, ругать, лезть с советами. Видимо, что-то надо правительству предпринимать с писателями... Руководители культуры должны проявить разум, пока не поздно. Вот какие экономические рассуждения".
...Взгляд на нас всех (писателей) (помимо особо отмеченных и занятых исполнением приказных дел) со времен НЭПа остался дикий - кустарь-одиночка без мотора. Вот и приносим мы каждый на рынок свои горшки, а ценителей и меценатов-то давно нет... Написал бы кто талантливую комедию на эту тему - сослужил бы хорошую службу культуре".
Мне кажется, что каждый серьезно относящийся к делу автор, будь то ученый, художник или писатель, никогда не доволен своим произведением. Каждому из нас известно, что задумываешь нечто необыкновенно яркое и сильное, а удается выполнить хорошо если процентов на 50, а то и на 30 от задуманного (я имею в виду не количественную, а качественную сторону произведения). Поэтому установившаяся у нас привычка обязательно ругать автора, сравнивая его с неким совершенством, мне кажется бессмыслицей и происходит от невежества в области творческой. Ведь нечего, в самом деле, мне говорить, что я не Чехов и не Лев Толстой, я и сам отлично это знаю. Но так же хорошо знаю, что ни Чехов, ни Толстой не смогли бы написать ничего похожего на то, о чем стараюсь писать я. Однако, в то же время, тут выступает диалектика - чтобы помочь автору, надо показывать ему на слабые стороны произведения, особенно на безвкусицу или ошибки в идейных позициях, не громя и не поучая, но обязательно доказывая это. Ни одного замечания без доказательства и доказательства серьезного, с мыслью!"
И далее:
"Очень мне понравилось, что Вы единомысленны со мной в оценке "Сердца Змеи" - самому мне кажется, что там мне удалось кое-что поглубже и посерьезнее, чем в Андромеде, в частности - вопрос о мыслящих существах во Вселенное и о их Разуме, который, отражая Космос, в своем высшем проявлении должен быть повсюду одинаков... А по секрету - самое важное в Андромеде, что я ставлю себе в наибольшую заслугу, - это фантазия о Великом Кольце. Этого никто не придумывал, да еще вполне материалистически..."
Пишу Вам спешно с оказией коротенькую записку - дополнение к звонку... об Афанеор. Те исправления, которые захотели сделать Ваши редакторы и консультанты, все неверны, за исключением второго варианта названия ихаггаренов. Секрет очень прост, и удивляюсь, как сим мудрецам не пришло это в голову. На туарегском языке и вообще во всех близких к тамашеку берберских наречиях звук "р" чрезвычайно отчетлив и произносится даже с некоторым нажимом. При переходе к арабскому произношению "р" приобретает горловое звучание, по некоторым фонетическим системам (неверным!) передаваемым (транскрибируемым) по-русски как "г". Вот и получается, что "имрады" звучат как "имгады" и так далее. Я же пишу о берберах и еще точнее - о туарегах, поэтому никакого другого произношения, кроме туарегского, быть не должно, и принятая мною транскрипция не случайна и не от невежества. Что касается Ахаггара и Хоггара, то Ахаггар - целая горная область, включающая в себя хребет Хоггар, проходящий наискосок с ЮЗЗ к северу от Таманрассета. Поэтому различные названия, встречающиеся в тексте, также не случайны".
Я могу ответить Вашему ученому корректору (к сожалению, она подписалась так, что я не могу обратиться к ней лично) следующее. Во-первых, не откажите в любезности ее поблагодарить за внимательность. Во-вторых, скажите, что когда я пишу фамилии художников или научные термины, то пишу их совершенно точно - что может быть удивительно для писателя, но совершенно обязательно для ученого. В-третьих, откуда она взяла, что стадо сторожит самец? Обычно - старая и опытная самка является вожаком, а временными стражами на периферии - молодые самки. Самцы - авангард и арьергард - боевая сила. Кроме того, если это не подтверждено в каких-либо справочниках, то еще ничего не значит. Я имею достаточную научную квалификацию, чтобы даже строить свои собственные гипотезы, что обязательно прошу иметь в виду на дальнейшее. Длина шеи в разных полах у других животных никем не мерена, потому и не может быть известна корректору. Тут надо подчеркнуть, что когда речь заходит о канонах красоты и чувства прекрасного, то дело идет о подчас очень небольших различиях и малых величинах, каковых даже для научного анализа человека анатомы почти не удосужились промерить. Каждой женщине, в том числе и ученому корректору, должно быть известно, что похудение или пополнение, очень заметное для глаза, линейно или объемно выражается сантиметрами и весьма немногими...
Я написал подробно ответы корректору, но Вы не показывайте ей все, чтобы ненароком не обидеть. Однако я не собираюсь всегда так делать - это лишь как пример, а в дальнейшем буду просто отвечать - мала квалификация для обсуждения подобных вопросов. И Вы тогда будете знать, что это не снобизм и не мания величия, а просто экономия времени".
Глубокоуважаемый Сергей Алексеевич!
Только что вернулся из поездки и получил Ваше любезное письмо. Я, конечно, рад, что Вы выиграли "бой" за печатание моего романа, но меня смущает само наличие этих боев за роман с насквозь коммунистической идеологией и диалектической философией. Может быть, вообще сейчас неподходящий момент для его опубликования и следовало бы подождать? Роман ничего не потеряет от того, что он полежит, а мне - не привыкать стать, что мои произведения не сразу доходят до разума... тех редакторов, которые вместо художественной ведут только цензорскую линию. Если для напечатания романа придется ввести существенные изменения по этой именно линии, то такой цены за напечатание я платить не буду.
...Теперь относительно Вашего предложения о послесловии. Опять-таки, меня прямо-таки убило, что главный редактор журнала, печатающего роман, спрашивает меня, во имя чего он написан. Да если Вы этого не видите, так во имя чего же печатаете?
Я никак не могу согласиться с тем, что надо рассматривать читателя как существо второй категории, недоразвитое и безвкусное. Конечно, попадаются и такие читатели и критики, но не для них же пишется роман! Для них и писать ничего нельзя, кроме басен. Поэтому я не видел никакой необходимости в лобовом послесловии, после весьма определенного предисловия. Может быть, концовка не совсем заострена философски, но ведь я не писал философского романа и не претендую на таковой - это роман приключений, как и озаглавлено. А если иной беспомощный критик не сможет сделать необходимые выводы о неизбежности коммунизма для осуществления лучших грез человечества, так он в существе своем фашист, кем бы ни прикидывался, и таких критиков бояться по-моему не следует. Тех самых, кого Вы очевидно называете "сверхбдительными" - они потому и сверхбдительны, что им надо маскироваться. Гирин определил бы у них комплекс коммунистической неполноценности.
В общем-то я рассуждаю как художник, но если стать на Вашу позицию за все отвечающего главного редактора, то Ваша осторожность вполне понятна. И надо быть уж очень уверенным в качестве романа, чтобы не опасаться нападок на него. Для меня после Вашего письма очевидно, что такой уверенности у Вас нет. Укреплять Вашу уверенность путем "обезопашивания" романа от нападок и элиминации важных с моей точки зрения высказываний я не могу. Поэтому, может быть, пока не поздно, давайте решим так, что мы опубликуем первую часть романа и на этом кончим. Убытки, как говорится, пополам - я потеряю возможность предварительной публикации, а Вы - понесенные расходы.
Я приеду в Ленинград примерно около 25 июня и с большим удовольствием встречусь с Вами и наконец познакомлюсь. Но это письмо я посылаю заранее, чтобы, в случае согласия с моим предложением. Вы приостановили бы печатание второй части - после ее опубликования будет поздно отступать.
С приветом и искренним уважением".
Ефремов и с Дмитриевским делится сомнениями:
...если главный редактор пишет писателю, что ему неясно, для чего написан роман, а потому требуется лобовая присказка, то это значит, что оный редахтур романа не понял и сомневается в его качестве. Ежели так, то как же он может его отстаивать и брать на себя тот неизбежный риск, который не миновать, если печатаешь вещь не совсем обычную? Отсюда и нелепые пожелания, являющиеся ничем иным, как замаскированными попытками оградить себя от возможного разноса. Но ведь существуют два пути - или выхолащивать произведение или его просто не печатать - по-моему, последнее благороднее".
...роман сейчас к месту и единственно в чем уязвим - это в непривычном для нас сексуальном аспекте. Однако, поскольку секс является одним из опорных столбов психологии, нам так или иначе необходимо его осваивать, иначе мы не сойдем с повода ханжей и церковников".
Совсем иные чувства вызывают у автора читательские отклики. Столько человеческих судеб затронул роман "Лезвие бритвы", столько мыслей растревожил! Об одном сожалеет писатель: обладая могуществом создавать себе жизнь "по усмотрению", на бумаге, он не в силах распространить его на внешний мир - помочь страждущим, исцелить больных, дать надежду отчаявшимся:
Почему-то много писем от заключенных - есть противные, есть интересные. Очень трагические письма от матерей - принимая меня за гениального врача, они просят спасти их погибающих детей. Это очень трудно читать - не будучи врачом, я не имею права даже посоветовать им какое-либо лекарство и только могу адресовать их к крупным светилам, которых... и сам плохо знаю".
И когда пришел его час, ему тоже никто не в силах был помочь...
***
"БРАТЬСЯ ЗА СЕРЬЕЗНЫЕ ВЕЩИ О БУДУЩЕМ..."
Вы, конечно, совершенно правы, считая, что высокая нагрузка романа научными понятиями объясняется уровнем изображаемого времени. Если бы люди, сетующие на трудность изложения, дали себе труд сопоставить вновь пришедшие в наш быт слова и понятия хотя бы за нашу с Вами жизнь, с уже утратившими свое повсеместно обиходное значение понятиями и словами, ну, например, из религиозной практики, из конного обихода, и т. п. - тогда бы им стало очевидным, какие огромные сдвиги должны произойти за тесячелетия.
Моя попытка обрисовать широкую научную основу быта и фразеологии будущего - это безусловно еще очень жалкая первая попытка. Вероятно, над ней будут смеяться уже через два столетия, а не через тысячу. Однако, если эта моя попытка послужит для других, более успешных, то она оправдана. И нет оправдания тем ленивым умам, для которых необходимость думать серьезно над книгой уже является отвращающим препятствием. Надо им читать приключенческую или бытовую литературу (не поймите меня, что я считаю это литературой второго сорта), а не браться за серьезные вещи о будущем. Из сказанного Вам видно, что я не собираюсь уменьшать нагрузку романа, как бы меня за это ни ругали...
Мне не кажется очень опасным смешение придуманных терминов с бытующими. Для недостаточно подготовленного читателя, сколько бы его ни было, и придуманные и существующие термины одинаково неизвестны. Если же читатель захочет разбираться, то это он очень легко сделает. Я всегда считал, что популяризация науки должна идти не за счет снижения уровня изложения, а наоборот, подниматься до самых крайних пределов настоящего - переднего края науки. Снижая уровень, мы, тем самым, снижаем и требовательность, следовательно, снижаем давление коллектива на индивида и неизбежно его опускаем. А вместе с тем и коллектив тоже опускается, хотя и медленнее, чем индивид. Это, так сказать, философская концепция, а насколько я справился с поставленной задачей - судить Вам".
"Относительно античной культуры и культуры социализма в полном тексте (по сравнению с журнальным вариантом) неравенство как-то выровнено, хотя частично Ваше замечание справедливо. Не случайно героиня и ее помощники занимаются древней историей, а не нашим временем, скажем. Представление об античной культуре в целом мало изменится, будем ли мы смотреть на нее от нашего времени (свыше двух тысяч лет) или от того, о котором идет речь (свыше трех тысяч лет). Социалистическая же культура сейчас еще никак не отстоялась для отдаленно-ретроспективного взгляда, так как существует исторически одно мгновение, как бы велико ни было ее значение для будущего. Вот почему сделать это еще невозможно и историки в моем романе - античники. Тем самым я избегаю роли прорицателя, нестерпимой для меня - ученого".
Теперь о "Долгой Заре" ("Час Быка"). Я не отставил ее совсем, никоим образом, но отложил пока, чтобы не вызвать сразу излишне пристального внимания к социологической линии в нашей фантастике. Отнюдь не потому, что есть опасение в неправильности моей линии, но потому, что эту линию легче всего извратить и провокационно исказить. А если это произойдет подряд за короткое время, то может случиться, что начальство, фантастики не читающее и вообще плохо осведомленное, разразится чем-нибудь таким, что плохо отразится на фантастике вообще и прежде всего - на молодой поросли. Уж если, мол, и Ефремов, то тут надо "разобрать и наказать..."
...со всем, что Вы написали о фильме, я согласен. Мало того, читая Ваше письмо, я был тепло согрет Вашей любовью к моему роману и его героям и заботе о них, совсем как о живых людях. Это ли не награда автору?
И тем не менее, я счел возможным одобрить фильм и похвалить режиссера. Откуда такая двойственность? "Диалектика реальной жизни". Суть в том, что я совершил... основную ошибку - поверил в то, что наше кино сможет поставить "Туманность" (не как философское произведение, в это я с самого начала не верил) - как феерическую сказку, воспользовавшись всеми возможностями современного кинематографа. Второе, во что я верил до недавнего времени, это то, что каждый подлинный коммунист, поняв, о чем идет речь, поддержит постановку этого фильма, чтобы дать всем увидеть то, что мы пытаемся построить. Третье, на что я надеялся и в этом приложил руку В. И. (Дмитриевский) - это то, что фильм будет рассматриваться как оружие в идеологическом сражении с Западом. По всем этим трем линиям мы потерпели полное фиаско - никакой заботы. Едва я познакомился с руководством нашего кино... стало ясно, что никакой серьезной поддержки от них не может быть, ибо они даже не понимают фантастики и никто (подчеркиваю - никто) из них не читал романа...
Теперь, когда вышел фильм, столь же отличающийся от моих мечтаний о постановке "Туманности" как Комитет кино от подлинно озабоченных коммунистическим воспитанием людей, я мог рассматривать его в двух планах. Судя строго и беспощадно, как Вы считаете надо судить о произведениях искусства, следовало разгромить фильм и поставить на нем крест.
Но разве Вы всегда выносите наружу Ваше внутреннее суждение? Разве не заставляет Вас мудрость уступать в чем-то, применяясь к конкретной обстановке, в которой Ваше внутреннее суждение принесло бы больше вреда, чем пользы?
Я понял, узнав обстановку в нашем кино, каких трудностей и даже отваги стоило режиссеру поставить фильм хотя бы так, и отсутствие вкуса в каких-то вещах компенсируется отчаянной попыткой подражания роману, причем подражания честного. Если сгубить сейчас весь труд коллектива, заявив, что поставили дрянь, значит, вообще надолго остановить попытки экранизации н/ф! А не явится ли даже неудачный фильм первой ласточкой, отталкиваясь от ошибок которой, учитывая успехи, можно идти дальше, и вероятно, пойдут. Далее, все ли уж так неудачно в фильме, сравнивая его не с каким-то отвлеченным идеалом, а с тем, что имеется на сегодняшний день в советском кино? Что фильм красивее, "приподнятое", необычнее всего того, что было до сих пор, - это, по-моему, бесспорно. Значит, вопрос, в какой степени? Да пусть хоть в самой малой, но и то этот шаг вперед должен быть поддержан, а не убит! Поэтому люди должны бы: а) отметив все недостатки фильма как серьезного произведения искусства (и гл. образом - внутренне), б) сравнить его со всем, что было до сих пор, и признать, что съемочный коллектив поднялся на какую-то ступень выше в экранизации н/ф (гл. образом - внешне). Видите, я самонадеянно считаю себя мудрым, так как поступил именно по этому рецепту.
Мне приходилось много раз задавать себе подобные вопросы в науке, рассматривая диссертации, из которых хорошо лишь сотая часть может быть оценена по стандартам дореволюционного времени. Но если мы имеем повсеместное снижение этих стандартов, какое я имел бы право забраковать ту или иную диссертацию на том лишь основании, что мой частный взгляд исходит из прежних стандартов? А рядом тысячи и десятки тысяч соседних институтов и рецензентов открыли путь еще более слабым диссертациям? Справедливо ли это? Нет. По-деловому это? Также нет, потому что я закрыл бы дорогу молодым людям, которые ничем не хуже всего остального среднего состава советских ученых. Аналогичная история с фильмом "Туманность". Вот почему я поддерживаю режиссера и буду поддерживать, хоть и Низа Крит - дрянь, да и мало ли там ерунды. Пусть пойдет в народ, в прокат, а там видно будет, провалится - значит, не время вообще у нас для этих фильмов и с нашим кинематографическим аппаратом (людским) еще нельзя за это браться. Пройдет несколько хороших заграничных, тогда м. б. возьмутся за ум, а главное - это повышение интеллигентности кинодеятелей...
Не время сейчас, в наше духовно трудное время, судить и рубить, а вызволять и оберегать хоть крупицу чего-то светлого, если, разумеется, она, эта крупица, - есть. Вот если ее нет, если вещь - во вред, тогда другое дело. Но ежели Вы судите так, то я с Вами не согласен, хотя и высоко ценю такое строгое суждение, происходящее из оберегания моей же "Туманности".